талер.
— Я? — дородный герольд в расшитой одежде и роскошном берете с пером удивился. Кажется, он не был готов повторить такие слова со своей трибуны.
— Делай, что тебе говорят, — хрипло произнёс генерал, понимая, что сам он уже громко сказать не может. Сам же сунул глашатаю монету в руку: бери и начинай.
А фон Готт толкнул герольда в бок и добавил:
— Ну, давай-давай, чего застыл-то?
И тогда герольд вышел вперед и уже отлично поставленным голосом и вовсе не надрываясь, подобно генералу, прокричал на всю площадь:
— Генерал фон Рабенбург, от имени герцога Ребенрее, извещает добрых горожан Фёренбурга, что отныне и навек всякое имущество лютеранина, хоть дом, хоть казна, хоть скот, хоть одежда, будет принадлежать всякому, кто заберёт это имущество себе! И ни судья, ни стража, ни бургомистр истинно верующим в том деле препятствий чинить не должны!
— Прекрасно, — сипло произнёс Волков, — вы сказали это лучше, чем я, теперь повторите это ещё девять раз.
И он стал спускаться с помоста, так как слабость наваливалась на него всё сильнее, и генерал стал волноваться из-за этого: «Как бы доехать до казарм в седле, а не в телеге».
— Хитро! — восхищался Максимилиан. — Как хитро вы придумали!
Но сейчас генералу было не до похвал и восхищений.
— Шлем, — сухо сказал он, — Хенрик, шлем!
Теперь шлем и подшлемник из-за сжигающего жара были для него пыткой, но без защиты по городу ехать было никак нельзя: в любом окне мог показаться арбалетчик, так что он надел шлем и сел, не без помощи своих оруженосцев, на коня.
— Теперь к цитадели? — подъехав, спросил у него Лаубе.
— Нет, едем в казармы, капитан, и поспешите, — отвечал ему генерал.
* * *
Уж как доехал и сам не помнил, как в тумане; а когда доехал, вошёл в помещение и снял шлем — так подумал, что заново родился, и стал пить воду, но сначала выпил вина. Оруженосцы сняли с него доспех, а он с лавки не встаёт, делает вид, что отдыхает, а всё дело было в слабости. Посидел, перебросился парой слов с Брюнхвальдом, объяснил ему ситуацию и, собравшись с силами, пошёл в сопровождении Хенрика и прибывших в казарму слуг в отведённый для него закуток.
Гюнтер и Томас в присутствии Хенрика стали снимать с него одежду, и только тут он понял, что вся его правая сторона, бинты и панталоны, пропитаны кровью, а нижнее — от крови хоть выжимай. Бинты, что утягивали рёбра, ослабли. Конечно, ему лежать надо было, а он на коня полез. Генерал и не замечал того, что идёт кровь, думал, что это в пот его бросает; слуги были в ужасе, даже Хенрик, и тот в лице переменился. А тут к нему из загородки просится фон Флюген. Дескать, можно к вам, господин генерал?
— Чего тебе? — вместо генерала довольно грубо спрашивает у младшего товарища Хенрик.
— Господина генерала городские видеть хотят, — доносится из-за перегородки молодой голос.
— Недосуг ему, — отвечает за генерал старший оруженосец, покосившись на окровавленную одежду генерала.
Но Волков делает ему знак рукой: помолчи, и спрашивает у фон Флюгена:
— А что за горожане?
— Важные, — сразу отвечает тот, — те, что недавно были.
Он намеревался лечь, этого ему сейчас хотелось более всякого иного, но Волков понимал, что наступают самые главные часы его пребывания в этом городе, и посему ответил:
— Отведи их в дежурную комнату. Скажи, пусть ждут. Скажи, что генерал омывается и скоро примет их.
А своим слугам, Гюнтеру и Томасу, что от удивления застыли с грязной, окровавленной одеждой в руках:
— Так что стали-то, дурни? Не слышали, что ли, что люди меня ждут? Давайте несите старое исподнее на тряпки, бок затягивать, воду несите, чистое…
— Господин генерал, может, сказать им, чтобы пришли позже? — на всякий случай предложил Хенрик. На что генерал ему ответил:
— Лучше принесите мне ещё вина.
Волкову казалось, что крепкое вино, хоть и немного, но возвращает ему сил.
* * *
Через полчаса ожидания, что было по всем неписаным правилам временем «вежливым», гости имели счастье увидеть перед собой генерала. А генерал среди пяти явившихся увидал двух людей, которых он уже принимал, оба они приходили повидаться с избитым священником. Имени одного человека он не знал, а вот второй был не кто иной, как сенатор Румгоффер; когда генерал сел кресло, он-то и начал разговор:
— Как ваше здравие, генерал?
Волков, поудобнее разместившись в кресле, усилием воли мог демонстрировать пришедшим бодрость, но спрятать бледность после потери крови и испарину он, конечно, не мог, сколько бы волю ни напрягал, а посему скрывать ничего не стал.
— Кто-то из еретиков пытался нынче ночью убить меня. И ранил. С чего бы моему здравию быть в порядке, если ночью доктор доставал из меня арбалетный болт?
— Сие прискорбно, — сказал один из пришедших. Причём сказал он это без всякого сожаления, а может быть, даже и с показным равнодушием. И он же продолжал: — Может, это потому, что ваши люди захватили цитадель? Как же им было оборонять её, если не оружием?
— Я бы и не брал вашу цитадель, если бы не стали вы собирать людей в ней против меня.
— Не против вас! — воскликнул оппонент с жаром. — Не против, а для того, чтобы остановить ночные бесчинства.
— Да, — поддержал его ещё один из пришедших. — С вашим появлением в городе стали твориться бесчинства такие, каких ранее не было.
— Уж и в бесчинствах меня упрекаете в своих, — Волков только усмехнулся и даже подумал с облегчением, что разговор этот можно уже и заканчивать. Но тут снова заговорил Румгоффер:
— Но пришли мы сюда не для того, чтобы упражняться в упрёках.
— А что же привело вас сюда, господа? — вежливо поинтересовался барон.
— Мы хотели спросить о той вашей речи, что была сказана вами сегодня на площади.
«Ну конечно же». Волков сразу так и подумал, его даже поначалу немного удивили тон и содержание начавшейся беседы.
— А что же вам неясно в той моей речи, господа?
— Вы сказали, что разбой и отнятие собственности у горожан благословил сам герцог, — снова заговорил тот человек, что начинал с упрёков. — А есть ли
