моря я разжег костер, и когда пламя взревело вокруг неподвижной, сияющей фигуры, рука судьбы снова поразила меня холодом смерти, я упал на палубу, а горящий корабль все плыл со своими мертвецами сквозь ночь.
Глава 26. Во времена великой Елизаветы
Лежа на узкой кровати на выцветшем гобелене, во всеоружии в доспехах крестоносца, в том самом виде, в каком я отправился в последнее печальное путешествие из Иварсхейма с Брендой, если не считать того, что мой шлем был расстегнут и лежал рядом, мой меч покоился у меня на груди, мои руки были скрещены на рукояти, а мой щит стоял у моих ног — вот так я, заснувший перед пылающим костром Бренды в черную тоскливую полночь на Северном море, снова проснулся к новой жизни в начале очередного этапа моего долгого пути.
Какое-то время я лежал неподвижно, мои мысли, не сдерживаемые волей, блуждали по туманной границе между царствами сна и яви, то с закрытыми глазами оглядывая длинные просторы прошлого, которые возвращающаяся память делала все яснее и яснее, то лениво и мечтательно рассматривая маленькую, увешанную гобеленами комнату под круглым куполом, в которой я лежал.
С каждым все более глубоким вдохом кровь все быстрее и быстрее бежала по моим жилам, и через некоторое время вместе с жизнью ко мне вернулось неутолимое желание снова действовать и страстное желание узнать, как совершился этот последний мой переход из прошлого в настоящее, и что это за настоящее, в котором я снова увижу дневной свет и приобщусь к заботам живых людей, я — единственное оставшееся воспоминание о жизни ушедших веков.
Я поднялся с ложа и размял затекшие руки-ноги, а затем в качестве первого действия моей новой жизни, вытянул клинок из ножен и обнаружил, что его серо-голубой блеск все еще не потускнел, а верная сталь цела, ярка и остра, как всегда. Перевязь, украшенная золотом и драгоценными камнями, все еще пересекала грудь от правого плеча до левого бедра, и рыцарский пояс, который король Львиное сердце вручил мне на далеком поле битвы в Сирии, все еще был застегнут на мне. Латы, щит и шлем были так же блестяще отполированы и безупречны, как в то печальное утро в Иварсхейме, и каждая заклепка была такой же прочной, а каждое соединение таким же гибким, как и тогда, когда я впервые купил латы у оружейника в Венеции.
Как это могло случиться? Чья любовь и забота охраняла меня в течение многих лет смертного сна, лет, которые, как я мог догадаться, исчислялись сотнями?
На невысказанный вопрос вскоре был дан ответ, самый сладостный ответ, о котором я мог только мечтать после воспоминания о моей потерянной любви, потому что, стоя с обнаженным мечом в руке, я услышал, как ключ повернулся в замке, дверь открылась, гобелен был отодвинут в сторону, и там, одетая необычно, но изящно, со светом жизни в глазах и румянцем здоровья на щеках стояла та, которую я в последний раз видел мертвой, холодной и бледной, одетой в рыцарские латы на погребальном костре на моем корабле.
Но в следующее мгновение румянец исчез с ее щек, тихий сдавленный крик вырвался с полуоткрытых уст, глаза распахнулись в изумлении и страхе, а затем, как вспышка света, гаснущая в темноте, которую она осветила, девушка исчезла как раз в тот момент, когда я протянул к ней руки и быстро шагнул ей навстречу.
Онемев от изумления, но чувствуя, как бешено бьется мое сердце от новорожденного восторга и надежды, я стоял неподвижно, как стальная статуя, пока дверь не открылась снова. Гобелен был поспешно отброшен в сторону, и высокий, крепкий молодой человек, который, как я догадался с первого взгляда, был не кто иной, как брат той, что теперь носила облик Бренды, шагнул в комнату, но мгновенно побледнел и отпрянул. Однако он быстро пришел в себя, протянул руку и сказал на языке, который мало отличался от той приятной, энергичной английской речи, которую я узнал во время наших путешествий из уст Ансельма Линдисфарнского:
— Добро пожаловать обратно в мир, сэр Валдар Иварсхеймский! Вы спали долго и, по-видимому, хорошо, потому что я никогда не видел человека ваших лет таким молодым и здоровым.
Он рассмеялся на этих последних словах, а я, с интересом пожимая его руку, улыбнулся и сказал на своем старом языке:
— Я не знаю, сколько времени спал, но это не первый сон такого рода, как ты, возможно, знаешь, ведь ты знаешь мое имя и титул, который Ричард Львиное сердце даровал мне после битвы на равнине. А теперь позволь мне поблагодарить тебя за радушный прием и за ту заботу, которую оказали мне, пока я спал на том ложе. Но прежде скажи твое имя, чтобы я мог знать, кому причитается долг.
— Нет, нет, мой долг совсем небольшой, — ответил он, — с тех пор как десять поколений Кэрью до меня передали мне чудесное наследство от старого сэра Бодуэна, из которого я извлекаю удовольствие и пользу.
— Что? — воскликнул я. — Значит, тебя зовут Кэрью, и ты говоришь о том храбром Бодуэне де Кэрью, который смело напал на турок с маршалом госпитальеров — двое против двухсот — и сражался бок о бок со мной в той великой битве у реки Расселины[33], где мы так сокрушили силы султана, что, если бы не подлые предатели, которые нам мешали, мы могли бы отнять у него всю Сирию, а может быть, и Египет?
Прежде чем он успел ответить, дверь снова очень медленно отворилась, гобелен мягко отодвинулся в сторону, и милое лицо девушки, которая нашла меня первой, с робким удивлением уставилось на нас. Увидев, что мы разговариваем и смеемся, как и все другие существа из настоящей, честной плоти и крови, ее удивление взяло верх над страхом, она вошла и закрыла за собой дверь.
— Ах, госпожа Кейт, вы вернулись, — заметил молодой человек, ее брат, как я вскоре узнал. — Я был уверен, что женское любопытство быстро победит женские страхи. Итак, вы видите, что чудо, предсказанное старым сэром Бодуэном в завещании, все-таки свершилось, и вот ваш Спящий крестоносец проснулся и страстно желает знать, чья нежная забота, как он сам выразился, охраняла его, пока он спал. А теперь подойди и пожми ему руку. Нет, нет, для страха нет причины. Его рука такая же живая и теплая, как у меня, но намного сильнее, мои пальцы все еще покалывает от его рукопожатия.
