Виктория кивнула, устраиваясь напротив Лукаса:
— Потому что теперь его не принимают в клубах?
Лукас потер больную ногу:
— Есть и другие причины — в прошлом…
Виктория пристально посмотрела на него:
— Что в прошлом, Лукас?
— В тот день, когда мне продырявили ногу, Эджворт тоже был там.
— Он участвовал в сражении?
— He совсем, — ответил Лукас, — скажем так: он предпочел наблюдать за битвой с безопасного расстояния.
Виктория наконец поняла:
— Он испугался и сбежал?
— В сражении всякое случается. Эджворт не первый и не последний. Кто знает, если бы у всех было достаточно здравого смысла, чтобы вовремя сбежать и прекратить истреблять друг друга, войны бы кончились.
Виктория удивилась:
— Лукас, ты… ты даже не презираешь его за трусость?
— В общем-то нет. Конечно, вряд ли достоин восхищения человек, струсивший под огнем, однако…
— Однако!
— Однако я могу его понять. — Он вызывающе посмотрел на Викторию и добавил:
— Понять и посочувствовать. Со страхом совладать очень трудно, к тому же война — не лучший способ решать проблемы. Может быть, я мало чему научился в армии, но в этом я уверен. Мне нетрудно простить человека, который предпочел сбежать в разгар сражения. Если как следует поразмыслить, такой поступок кажется вполне разумным.
Виктория уже оправилась от первоначального возмущения и задумалась над его словами:
— В каком-то смысле ты прав, Лукас, но смотри, чтобы приятели из клуба не услышали твоих признаний.
Он улыбнулся:
— Я не такой дурак, дорогая. Я говорю об этом только с тобой. Только с тобой я могу быть откровенен.
Виктория улыбнулась ему в ответ, чувствуй, как поднимается изнутри приятное тепло:
— Лучше этого ты еще ничего не говорил мне, Лукас. Я так рада, что ты доверяешь мне. Ведь я тоже могу довериться только тебе. Я рассказываю тебе даже то, что никогда не рассказывала тете Клео.
— И я рад, — просто ответил он.
Виктория улыбнулась счастливой улыбкой.
— И все же, как бы ты ни относился к трусости в сражении, я уверена, сам ты на такое не способен. Эджворт это тоже понимает. Поэтому он ненавидит тебя, да? Он знает, что ты видел, как он удирал?
— Дело еще и в другом, главное — я видел, чем он занимался после битвы. Он вернулся на поле сражения, чтобы мародерствовать.
Виктория широко распахнула глаза.
— Боже милосердный, я едва верю своим ушам! — Тут новая мысль потрясла ее:
— Он знал, что ты тоже лежишь там, раненый? Он видел тебя?
— Он видел меня.
— И не помог тебе?
— Он решил, что я в любом случае не протяну долго, а он был слишком занят, отыскивая кольца, часы и прочие безделушки, — пояснил Лукас.
Виктория вскочила на ноги и в ярости принялась расхаживать по комнате. Никогда в жизни она не испытывала такого гнева!
— Как только увижу мерзавца, я… я не знаю, что с ним сделаю. Как он мог поступить так подло? Бросить тебя умирать! Такое не прощается!
— Я готов согласиться с тобой: его поступок иначе как подлым не назовешь. Но с тех пор Эджворт редко поступает честно, — угрюмо проворчал Лукас.
— Да уж, конечно! Наверное, Изабелле Рикотт стало известно о его жульничестве за картами, и она бросила его. Она хоть и предпочитает слабых мужчин, но такая слабость даже ей не могла прийтись по душе.
— Вероятно.
Виктория вновь резко развернулась и направилась в другой конец комнаты.
— Значит, ты полагаешь, что за всем стоит Эджворт? Он затаил на тебя злобу, потому что тебе известна вся правда о нем?
— Вполне возможно. Я никак не отделаюсь от мысли, что на самом деле он знает гораздо больше, чем сказал мне сегодня. Я предупредил его: если еще что-нибудь с нами случится, ему придется иметь дело со мной.
Виктория внимательно посмотрела на Лукаса:
— Но ты не уверен — на все сто процентов, — что в наших неприятностях виноват именно он?
— Думаю, тут еще придется поломать голову.
— Потому что жертвой некоторых из нападений была выбрана я?
— Вполне возможно, Эджворт выбрал тебя в качестве жертвы, чтобы таким образом отомстить мне, — произнес Лукас. Виктория присела на край кровати:
— Как все неубедительно. Мы ни на шаг не продвинулись в нашем расследовании.
— Надо выждать. Если наши неприятности прекратятся, мы придем к выводу, что я вовремя предупредил Эджворта.
— Верно. — Нахмурившись, Виктория обдумывала его слова. — Но если все это будет продолжаться, придется исследовать и другую версию: мой отчим жив.
— Независимо от того, каких результатов мы добьемся в расследовании, в другой области наметился определенный прогресс, — весело продолжил Лукас.
Виктория заинтересованно глянула на него:
— И в чем же?
— Ты призналась, что я могу соблазнить тебя в любой момент, как только захочу.
— Ах, ты об этом… — Виктория почувствовала, как краска заливает ей щеки.
Лукас подошел к ней:
— Да, я об этом. Тебе, любовь моя, наверное, покажется это неважным, но для меня твое признание значит очень много. Понимаешь, я получил великую надежду. В один прекрасный день ты наконец решишься сделать последний шаг и признаешься мне в любви.
Виктория поднялась и отошла от него.
— Ты не должен придавать слишком большое значение моим словам. Когда мы выходили из кареты, я очень сердилась на тебя и не следила за тем, что говорю.
Лукас улыбнулся:
— Неужели ты хочешь отречься от своих слов? Тебе вряд ли это удастся, дорогая. Я не допущу.
Виктория вздохнула, отступая еще на шаг.
— Но ты придаешь словам слишком большое значение. Ты думаешь, что добился капитуляции. Я убеждена, именно так ты и думаешь.
— Ты боишься капитуляции, Викки?
— Для меня это невыносимо! — Она отступила еще на шаг, прижимаясь к стене. Лукас шагнул к ней, и глаза Виктории испуганно расширились.
Лукас подошел к ней вплотную, его глаза светились радостью. Он очень осторожно прижал Викторию к стене, поймав ее запясгья. Его губы были совсем рядом, она чувствовала его дыхание.
— Невыносимо? Хм-м… Прекрасно, мадам. В таком случае давайте назовем это еще одним шагом в наших мирных переговорах, а не шагом к капитуляции — почему бы и нет?
Виктория затаила дыхание.
