муж. – Предусмотрительный подмаз. На будущее.
– Да пошли вы… Оба! Я все равно счастлив! – орет Филя куда-то в небо. Пару секунд спустя, опомнившись, подхватывает Лию. – Ты слышала, моя богиня? У нас есть дом!
Мы с Даней переглядываемся и смеемся.
– А ты, кобра моя, счастлива?
– Прямо сейчас я не могу ответить. Пытаюсь постигнуть, насколько все-таки крута Ингрид, если наделила тебя таким богатством, что ты запросто можешь захватить весь мир и назвать его своим!
Подмигиваю сияющей от важности бабуле и снова смотрю на Даню. Он так по-особенному в этот миг улыбается, что у меня мурашки по коже бегут.
– К счастью для всех, мне не нужен весь мир, Марин, – выдает приглушенно, касаясь лбом моего лба. – Мне нужна только ты. Твой мир.
– Наш, – поправляю его я.
Родные в сопровождении проводника уходят смотреть виллу и готовиться к свадьбе, а мы с Даней бежим в свою маленькую хижину. Не знаю, что там по плану, но, очевидно, быстрый горячий секс в него не был заложен. Мы снова что-то нарушаем, сжигаем друг друга, премся от этого и, как оказывается, опаздываем на церемонию.
Когда появляемся на берегу, наши гости уже ждут.
Наша любимая темнота, шумный океан, арка из белых цветов, множество горящих свечей, песня, которую я пела на пирсе в грозу… И платье на мне, похожее на то самое летнее – только сейчас это понимаю.
Даня все продумал. Все учел. Все, что он делает – все имеет смысл.
У меня перехватывает дыхание. И сердце в это мгновение дивно закручивает. Будто воронку вертит, уходя в такие глубины моей души, о которых я даже не подозревала.
Остановка на старте.
Глаза в глаза. Судорожное сжатие рук. Обмен энергией.
– Пункт N, Марин. Общий. Затяжной.
– Внимаю, Данечка.
– Сказка главная, бесконечная: «Долго и счастливо».
– Это станет моей любимой сказкой.
– Обязательно.
Пока идем к арке, где нас ожидает сразу пятеро монахов, я то смеюсь, то плачу.
Да, эти слезы очень скупые. Но все же вырываются. А еще меня сильно трясет. Однако и в этой дрожи клокочет радость.
Я не понимаю того, что происходит, когда мы останавливаемся у арки и, взявшись с Даней за руки, замираем друг напротив друга. Эти монахи читают мантры на незнакомом мне языке и окуривают нас какими-то благовониями.
Да, я не понимаю происходящего. Но доверяю Дане. Готова отдаться ему всеми возможными способами в мире. Мне ничего не страшно.
Только здесь – в теплых объятиях ночи, в волшебных огнях свечей и в природной атмосфере безмятежности – мы обмениваемся настоящими обручальными кольцами.
– Клянусь любить тебя вечно, – обещает Даня, глядя в мои то и дело слезящиеся глаза.
– Клянусь любить тебя вечно, – интуитивно отражаю я.
Короткий поцелуй. Крики радости. Новый выплеск музыки.
Рывок. Пробежка по пирсу.
Безудержный смех. Надсадное дыхание. Бешеный выброс эмоций.
Прыжок.
Как без этого? Никак.
Вакуумная тишина, в которой улавливается лишь стук наших сердец. Зарождение новой энергии. Стремительное ее распределение. Одуряющий кайф.
Поверхность.
Жадные вдохи. Толчок навстречу. Жаркий поцелуй.
Полное единение.
54
Обещай мне, что справишься.
© Даниил Шатохин
Все складывается идеально. Ровно до конца февраля.
Первого марта ночью я просыпаюсь от ряда неясных, но отчего-то чрезвычайно тревожных звуков. Пока сажусь, все стихает. Моргая, смотрю в темноту. По спине озноб бежит. Совершая глубокий вдох, не даю телу дернуться.
К тому моменту, как сознание подгружается полностью, и я вижу пустую половину кровати, дверь ванной резко открывается. Улавливаю Маринкино учащенное дыхание, и откуда-то выплывает страшная мысль: пришла беда. Едва подрываюсь на ноги, вспыхивает верхнее освещение. Это усиливает беспокойство – без острой необходимости она бы его среди ночи не врубила.
– Я упала, – выпаливает Марина голосом, полным паники. В глазах слезы стоят, и лицо уже мокрое. Кроме того, вся она трясется. – Проснулась, майка мокрая… Решила душ принять и надеть сухое… Когда выбиралась из душа, поскользнулась… Не знаю как!
Видно, что пытается это осмыслить, направляя на этот бесполезный в данном случае процесс все силы. Это ошибка. Но сейчас нет времени объяснять. Блокирую свои собственные деструктивные мысли и летящие за ними эмоции, прежде чем подойти к Маринке и, сжав ее плечи, заставить сфокусироваться на зрительном контакте со мной.
– Как именно ты упала? На что? На живот? Что-то болит?
Череда вопросов заставляет ее ненадолго задуматься.
– Нет, не на живот… Вроде, – уверенности она не источает. – Как-то на бок… Вроде…
– Что-то болит? – повторяю осипшим голосом.
Маринка в этот момент всхлипывает.
– Да… – скривившись, кивает. – Тянет внизу… – скользнув рукой под свой загорелый аккуратный животик, поглаживает паховую зону. – Как так? Я не понимаю! Всю беременность я сохраняла свою обычную активность, и все было хорошо. Летала, плавала, ныряла, танцевала, бегала… А тут какой-то дурацкий душ… И падение!
– Одевайся, – сухо командую я. Просто не могу себе позволить никаких эмоций. Они есть, конечно. Но кипят так глубоко внутри, что на поверхность нутра не доходят даже пузырьки. А небольшие волны я способен игнорировать сутками. – Я звоню в «скорую», – прикладываю к уху телефон.
Когда вызов фиксируют, возвращаюсь к мечущейся по гардеробной Маринке. Как ни стараюсь ее угомонить, паники и суеты избежать не удается. Она просовывает в водолазку голову, забывает о ней и стягивает с полок другие вещи.
– Марина, что ты делаешь? – спрашиваю как можно спокойнее.
– Нужно собрать сумку… С собой… В роддом ведь… Тридцать семь недель, Дань…
– Кисуль, – выдыхаю так же ровно, фиксируя ее на мгновение у стены. – Я тебе потом все привезу. Сейчас сама оденься, пожалуйста. «Скорая» будет меньше чем через десять минут.
– О-о-о, они, что, на вертолете? – пытается шутить моя зареванная кобра.
Очень слабо смеется. А глаза тусклые.
– На подводной лодке, – подмигиваю.
И сам ее одеваю. Пока продеваем ноги в штанины, Маринка начинает реветь.
– Болит?
– Не очень… Просто страшно…
И у меня в груди что-то замыкает.
Пару раз моргаю, прежде чем удается сконцентрироваться для обычного вдоха.
– Все будет хорошо, – касаясь лбом ее лба, веду ладонями по щекам.
Стираю слезы и ощущаю жжение, будто от кислоты.
Ненавижу, когда она плачет. Ненавижу, когда ей больно. Ненавижу, когда ей плохо.
Если
