перестала кричать, потому что уступить позади себя — это пожалуйста. Другие вообще молчали, расслышав, в чем дело.
— Как вы думаете, поможет? — спросила толстая женщина.
— Непременно, — ответил он, не терзаясь по своей профессиональной привычке сказанной ложью.
Минут через пятнадцать они вошли внутрь магазина, где очередь была не такой пугающей. Старуха сбегала к прилавку и сообщила, что там, ого, всем хватит.
Случайно посмотрев в ту сторону, где был обувной отдел, Виталий узнал в длинном парне жениха Галины Ивановны. Хула-хуп висел у него на плече, жених присматривал женские туфли. Обычно женихи знакомых девушек вызывали у Карпухина сложное чувство, основной составляющей которого была неприязнь. Но сейчас он порадовался за секретаршу. Пусть устраивается. Может, этот долговязый поумнеет за долгие годы супружества.
Жених выбрал маленькие изящные туфельки — несомненно для Степановой, уж Карпухин-то запомнил ее ножку. Будущий муж разглядывал обувь, колупал пальцем подошву и даже, кажется, обнюхивал покупку.
Карпухин тоже почувствовал себя в некотором роде покупателем. Он попросит, чтобы Галина надела эти туфли, когда он вместе с Валей придет к ней в гости.
Очередь подвигалась живо. За прибавками звякали хула-хупы. Старушка снова стала нетерпеливо вытягивать шею, но у кассы был порядок.
Наконец Виталии подошел к окошечку и попросил выбить хула-хуп в количестве одной штуки.
— Это для девочки, — объяснил он, — она болела полиомиелитом.
— В какой отдел? — раздраженно спросила кассирша.
Он пожал плечами. Неужели не ясно? Но спорить не стал. Вспомнив вывеску за спиной продавщицы, ответил:
— В «Отдел отличного обслуживания».
— Я вам не девочка! — окончательно разозлилась кассирша. — Все нормальные говорят — во второй отдел, а вы тут…
На Карпухина напирала очередь. Везет же Карпухину на таких работниц торговой сети!
Так вот, как оно все происходит —
холодно и медленно, очень медленно,
и мысли похожи на изрезанную
шпульку ниток
На пустынной, изрытой самосвалами улице зажигались огни в туманных от дождя окнах. Вздрагивали тонкие, немощные тополя, привязанные к грубым палкам. Остроконечный, почерневший от мокрети штакетник по траве, по лужам тянулся от дома к дому, обходил сады и пропадал в темноте, откуда доносился собачий лай и домашняя музыка, странная и не веселящая, потому что дождь, пустынно и слякотно на улице.
В темноте он разглядел, что хозяева еще не выставили вторых рам — виднелся граненый стакан с солью и игрушки, чтобы прохожим было забавно.
Зайдя в низкую открытую калитку, он наткнулся на скобу, поширкал ногами. В доме звякнула посуда, когда он стукнул в дверь. Женщина открыла, не глядя на него, и сразу ушла, исчезла в темноте. Пока Глушко мял под ногами тряпицу, опять звякнула посуда.
— Здравствуйте! — сказал он, оглядывая неурядливую, пропахшую грязными запахами прихожую.
Электрическая лампочка на длинном шнуре была оттянута к дощатому столу ниткой. В другом темном углу за перегородкой стояла детская кроватка. Плотницкие стулья, газета на стене, под вешалкой.
Стоптанная пара ботинок облеплена засохшей грязью. В пустой бочве, стоящей около входа, звонко гудят мухи.
— Садитесь, доктор, — равнодушно пригласила Микешина.
Она как будто еще больше постарела, хотя для этого прошло мало времени. Глушко готов был поверить этой перемене, потому что знал, чем живет эта женщина, и догадывался, что у нее, несмотря на примитивное душевное устройство, наступило, может быть, самое большое и тяжелое за всю жизнь прозрение. Вспученные вены на руках — так она сцепила пальцы — выдавали ее волнение.
— Как Петька? — спросил Глушко.
Его беспокоило отсутствие Щапова — с ним главный разговор.
— Ничего, — вяло ответила она. Постояла перед ним и ушла за перегородку. Слышно было, как она громко сморкалась, а когда вернулась, то села на краешек скамейки и, словно чтобы отогреть руки, спрятала их в рукава халата. Посмотрела на него. Дрогнула, вытянулась морщинистая шея.
— Ваша дочь приехала на каникулы, — сообщил он напрямик, хотя дома мысленно начинал с ней по-иному, прокурорским тоном.
У нее дернулись плечи, руки еще глубже ушли в рукава. На лице появилась улыбка, мгновенно и окончательно состарившая женщину. «Ты шутишь, доктор», — застыло на ее лице. «Не надо так шутить», — не сумела она выкрикнуть. «Этого не может быть», — не услышал он ее шепота.
Заворочался, закряхтел в углу ребенок, но она даже не обернулась.
— Вот, значит, на побывку… Пойду хоть комнату приберу…
Она суетилась, спешно ходила по хате. Проносила из-за перегородки какие-то мохры и бросала их в сени. Коротко и виновато поглядывала на него, горбилась, тяжело дышала ртом.
В нем просыпалось чувство, похожее на жалость. Беспутная, растерявшая в жизни самое дорогое, она пришла к своему закату с пульсирующей, как боль, мыслью: а что с дочкой?
В самом конце войны к Дарье Петровне, уже потерявшей мужа, неожиданно приехал капитан Микешин. Он подхватил на руки заплакавшую Аллу, кружил с ней по комнате, а когда она заснула у него на руках, рассказал о своем неудачном браке. Дарья Петровна ничего не утаила от Саши.
…Глушко уперся локтями в колени, заскрипел под ним слабый стул. Микешина, притихнув, двинулась к столу. За перегородкой суетились ходики. Кажется, дождь перестал, не слышно за окном.
— Почему вы не уйдете от Щапова? — опять спросил он без околичностей, раз уж так у него началось.
Она не ответила, стояла спиной к нему, худые лопатки двигались под халатом, лампочка насквозь просвечивала жидкие, вздыбленные платком волосы.
— Дочку посмотреть… — прошептала она.
Сейчас уже невозможно представить, какой она была в те годы, когда работала в московском архиве и познакомилась с Микешиным. К сожалению, ей везло на блондинов, а нравились брюнеты. Отчасти поэтому родившаяся дочь не соединила их с Микешиным. Он добился, чтобы его отправили на фронт, и из писем своих родителей узнал, что его жена приезжала к ним и оставила у них ребенка. Потом она работала на Краснохолмской фабрике, попалась на краже бостона, села в тюрьму. На этом Микешин потерял ее из виду. К концу войны он разыскал дочь, которую взяла Дарья Петровна. После их встречи он успел написать ей несколько писем. Апрельским днем Дарья Петровна получила извещение о гибели майора Микешина…
— Вы интересовались судьбой своего первого мужа? — не выдержал Глушко молчания.
Она едва слышно ответила:
— Святой человек был, смешной….
— Мне друзья советовали уехать, — поделился Глушко, так и не дождавшись от нее рассказа, — уехать, чтобы… все осталось по-старому.
Микешина медленно повернулась к нему. Серые усталые глаза. Она их отводит, смотрит на смятые туфли, молчит.
— …Но я считал, что скрывать не надо, это жестоко.
Она подбежала к
