Теперь, когда он повернул голову, когда она увидела, что его синие глаза ясны и осмысленны, ярко выделяясь на фоне неестественно бледной кожи, когда он улыбнулся, она встала с осточертевшего стула, взяла его за руку и прошептала:
– Габриел.
– Мне нравится твоя новая прическа. Прости, я не успел сказать тебе раньше.
– Нет, милый, молчи.
Черт! Не хватало еще разреветься! Но именно сейчас, когда он пришел в себя, на глаза ее навернулись слезы.
– Ты не поранилась?
Она всхлипнула, не в силах совладать с переполнявшими ее чувствами.
– Благодаря тебе. Ты спас мне жизнь.
– Вовсе нет. Если бы я не задержал тебя на улице, ты находилась бы в доме, в полной безопасности.
– Не совсем так, Габриел. – Она колебалась. – Ведь это не несчастный случай. Он пытался убить меня. Именно то, о чем ты и хотел предупредить меня, разве не так? Ты говорил, что есть кто-то еще.
– Кто он? Кто тот человек в фургоне?
Она назвала ему имя, которое он знал, которое знали многие, и догадка озарила его сознание.
– Тот, что погубил твою мать? Клаудия кивнула.
– Но почему?
– Почему он напал на меня? – Она пожала плечами. – Кто его знает. Папа убежден, что во всем виноват фотограф. На снимке, который напечатали в газетах, я очень похожа на мать в ее лучшие дни, а фотограф еще настоял на том, чтобы я и волосы причесала, как это делала она. Я даже надела одно из ее платьев. Он, вероятно, узнал его, вспомнил. Возможно, он сам когда-то купил его для нее.
Клаудия прикрыла глаза, пытаясь отогнать видения пережитого ужаса. Габриел подождал немного, потом тихо сказал:
– Отмщение?
– Да, полагаю, он давно свихнулся, но со стороны до последнего времени это совсем не было заметно.
И вот, увидев в газете снимок, он решил, что она вернулась мстить ему, разоблачить его. Разве это не действия сумасшедшего? Нападая на меня, он сражался с призраком мертвой женщины, от которого никак не мог избавиться. Попытка загнать джина обратно в бутылку. Ужас еще в том, что я все время находилась на виду. Я умудрилась три раза за четыре дня выступить на телевидении, мы как раз делали передачи о будущей постановке «Сыщика». Чувство вины, как видно, было у него всепоглощающим и за все эти годы вконец истерзало его мозг. Так что хватило одной фотографии, чтобы он совсем сдвинулся. Фотография явилась последней каплей. Знаешь, он ведь погиб.
– Погиб? Ну что ж. Согласись, для него это не самый страшный исход. Отмучился, как говорится. К тому же и смерть его наверняка подадут в газетах как следствие сердечного приступа. Или выдумают еще что-нибудь, столь же безобидное.
– Надеюсь, что так. Пусть мертвецы сами хранят свои тайны.
– Ох, как я рад, что все кончилось. – Он посмотрел на часы, видневшиеся за стеклянной стеной палаты, и деловито спросил: – Дорогая, ты не опоздаешь в театр?
– В театр? Я?
– Кто-то же должен играть в вечернем спектакле. Потерю ведущей актрисы, хотя бы на вечер, пресса наверняка расценит как крупное невезение театра. Видишь, я уже слегка поднаторел в специфике вашей артистической жизни. Но ты можешь спокойно покинуть мое ложе, у меня хватит терпения тебя дождаться.
– Ну, про нашу артистическую жизнь, Габриел, ты еще знаешь далеко не все. В театре полно актрис, только и ждущих счастливого случая. Сегодня какой-нибудь девчушке, которая до сих пор играла опостылевшую роль горничной, выпал шанс сыграть Аманду, а кому-то из массовки посчастливится получить освободившуюся роль горничной. Мечты, как ты понимаешь, могут и должны исполняться.
Она надолго замолчала, задумавшись о чем-то своем.
– Клаудия! – окликнул он ее, возвращая из мира грустных воспоминаний.
– Вот и я хочу… Ну, словом, я хочу признаться тебе, Габриел Макинтайр, что в мире не существует спектакля, фильма, телевизионного сериала или какой-нибудь выдающейся роли, которые заставили бы меня сейчас покинуть тебя.
Он ничего не ответил, и она уставилась на свои руки, нервно перебиравшие уголок простыни.
– Ты запросто мог погибнуть, – вновь заговорила она после довольно продолжительной паузы. – Понимаешь, все время до приезда «скорой помощи» и потом, уже здесь, я думала только об одном, что ты вот сейчас умрешь, так и не услышав того, что я давно хотела тебе сказать. Что я люблю тебя, очень сильно люблю. Мне страшно было, что ты этого так и не узнаешь, хотя, может быть, тебе это все равно. Но мне почему-то жутко хотелось, чтобы ты это знал. – Он продолжал молчать, и она договорила: – Вот я и призналась, а дальше… дальше, как сам знаешь.
– Могу я задать тебе один вопрос? Клаудия вздохнула.
– Ты разве не слышал, что я сказала там, возле моего дома? Или тебя так стукнуло этим фургоном, что вышибло из головы последние мозги? Я уже говорила тебе, что Дэвид просто мой друг. Он никогда…
– Да плевать на Дэвида. У меня есть и третий вопрос. Ты же сама говорила, что Бог троицу любит.
– Я это говорила? Ох, да! А я и забыла.
– Так у кого из нас вышибло последние мозги? Хорошо, ладно, еще не все потеряно. – Слабым движением руки он подозвал ее к себе, и она покорно склонилась над ним. – Ближе, – прошептал он.
Она поднесла свое ухо чуть не вплотную к его рту. Тогда он схватил ее и опрокинул на себя, игнорируя испуганный возглас, который она издала от неожиданности, игнорируя даже резкую боль в левом колене. Это была привычная боль, и он знал, что в свое время она пройдет.
– Габриел, ради всего святого, твоя нога.
– Не двигайся, и у моей ноги не возникнет никаких проблем.
– Но не могу же я лежать вот так!
– Можешь. – Его губы расползлись в довольной улыбке, когда она нервно оглянулась на дверь. – Я хочу задать тебе третий вопрос, а ты должна слушать меня очень внимательно.
Ее лицо находилось в нескольких дюймах от его лица, ее тело лежало на его теле, и вдруг ей стало все равно, что их можно увидеть из коридора. Единственное, что ее теперь занимало, это то, о чем он хочет спросить.
– Вперед, любовь моя, смелее. Я вся внимание.
– Ну, была не была, так и быть, отважусь спросить. Скажите мне, Клаудия Бьюмонт, не хотите ли вы выйти за меня замуж? Или эта мысль вам противна? Если это так, то я последую книжному примеру Люка Девлина, выстрою шалаш у дверей вашей квартиры и буду брать вас измором, пока ваша милость не сдаст мне своих крепостей. Но предупреждаю, что это будет именно шалаш у дверей, а не побег за океан, как это сделал Люк, так что я вам не дам никакого прохода.
– Господи, это правда? – Она заглянула в его глаза, увидела, что каждое его слово чистейшая правда, и жар внезапно охватил все ее тело. – И мы с тобой будем жить в твоем идиотском коттедже с ограниченными удобствами?
