ЭПИЛОГ
1944 год, май
В распахнутое окно втекали пьянящие запахи.
Радуясь жизни, самозабвенно щебетала какая-то птаха, деловито прожужжал майский жук, торопясь по своим неотложным жучиным делам, шелестели молодые листочки, ласково касаясь друг друга.
– Весна… – тихо произнёс старик, лежавший на постели у окна. – Время жить, а не умирать…
– Что вы, Константин Эдуардович, – преувеличенно бодро сказал лысоватый человек лет пятидесяти пяти, сидевший у постели Циолковского, – время ли думать о смерти! Жизнь впереди замечательная, ваши ракетные поезда полетят на Марс, и вы ещё увидите это своими глазами.
– Нет, Фридрих Артурович, – губы старика тронула слабая улыбка, – моя дорога пройдена. В природе устроено мудро: отжившее и усталое уходит, уступая место молодому, новому, энергичному. Только не всегда мы, люди, можем понять и принять эту мудрость – не доросли…
Цандер промолчал. Чуть наклонившись, он поправил одеяло на постели старика, хотя особой надобности в этом не было.
– А ракетные поезда, – Циолковский говорил тихо, но отчётливо, – да, они полетят. Обязательно… «Вперёд, на Марс!».[104] Вы не один такой энтузиаст: есть и Юрий Васильевич Кондратюк, и Серёжа Королев. Много вас – нас – в России… Люди полетят в космос, Земля станет им тесной… Но сначала – сначала вам придётся делать боевые ракеты: такие, которые долетят и до Берлина, и до Нью-Йорка. Да, Фридрих Артурович, именно так: боевые.
– Война…
– Да. Война. Человечество воюет тысячи лет, и почти все его войны бессмысленны. Один царь побеждал другого, народы покоряли друг друга, а потом покорённые восставали и господа становятся рабами своих бывших рабов. Рушились империи, и на развалинах дивных городов варвары в звериных шкурах обломками прекрасных мраморных статуй разбивали кости, чтобы высосать из них мозг. И всё повторялось, и шло по кругу… Однако есть войны, которые определяют будущее, и наша мировая война – она из их числа. Решается вопрос, как будет жить человечество, по какой социальной модели. И будет ли оно вообще жить – это вопрос жизни и смерти…
Цандер изумлённо молчал. За все годы его знакомства с Циолковским он никогда не слышал от него ничего подобного: скромный калужский учитель мог часами говорить о ракетах, об орбитальных станциях, о полётах к другим планетам, но социальная философия его как будто не интересовала. А тут вдруг…
– Да, Фридрих, жизни и смерти, именно так. Вселенная, бесконечная и безграничная, населена великим множеством разумных рас. Одни отстают от нас в своём развитии, другие опережают. И есть такие, которые ушли вперёд так далеко, что трудно себе представить. Их могущество беспредельно, они гасят и зажигают звёзды, творят и разрушают Миры. Они упорядочивают Вселенную силой своего разума, и если какие-то разумные существа заходят в своём развитии в тупик и становятся ненужными и опасными для других разумных рас – на космическом уровне, – эти сверхвысокоразвитые их уничтожают: так поступает садовник с сорняками, чтобы сорняки не мешали расти цветам… Целесообразность эволюции…[105] И война, которая вот уже почти пять лет сотрясает нашу планету, решит – должна решить – каким путём человечество двинется дальше, и куда приведёт этот путь: к вершинам разума или в глухой тупик, из которого нет выхода. И поэтому – боевые ракеты…
Старик замолчал и устало прикрыл глаза, дыхание его сделалось неслышным.
– Это же… Это же целая философско-космогоническая концепция! – воскликнул Цандер, глаза его заблестели. – Почему вы никогда раньше об этом не говорили, Константин Эдуардович? Но скажите, где та оптимальная социальная модель, которая даст человечеству право на будущее? Германская модель с её воинственным правом сильного и объединением всей планеты «кровью и железом»? Или американская, в которой ценность любого человека определяется количеством имеющихся у него денег, неважно как приобретённых, но дающих узаконенное право повелевать другими людьми? Или «муравейное братство» Льва Толстого? Или, быть может, рафинированный рай для всех без разбора, куда сомневающихся следует загонять пинками, как считают наиболее оголтелые из наших идеологов, очень недовольные тем, что им не дают попробовать это на практике? Скажите, где торная дорога, а где кривая тропка?
Цандер был глубоко взволнован; он совсем забыл, что сидит у постели умирающего.
– Где тупик, Константин Эдуардович, и где… – повторил он и осёкся.
Фридрих Артурович понял, что ответа он уже не услышит: Циолковский умер, пройдя свой путь до конца…
* * *
1945 год, весна
…Над пустыней штата Нью-Мексико, в шестидесяти милях от небольшого городка Аламогордо, расплескался ослепительный свет: не согревающий, а убийственно-сжигающий. Этот свет, пройдя через бронированные стёкла с примесью свинца, высветил фотовспышкой лица людей, находившихся в подземном бункере полигона.
– Свет ярче тысяч солнц во тьме родится, – прошептал Роберт Оппенгеймер, – детей в утробах матерей убьёт…
«Это строки из «Махабхараты», – подумал стоявший рядом с ним Элберет Уанстоун, – там, где речь идёт об астравидье, оружии богов… Но не рано ли боги вложили в наши руки божественную мощь?».
– Ну вот, – с торжеством в голосе произнёс генерал Лесли Гровз, военный куратор и руководитель «Манхэттенского проекта», с интересом следя за вздыбленным валом песка, стремительно катившимся от эпицентра взрыва, – теперь-то мы поговорим по-другому и с варварами-тевтонами, и с русскими дикарями, и с японскими самураями. Ведь так, господа учёные?
Оппенегеймер не ответил. Он смотрел на клубящийся дымный гриб, который всё рос и рос, как будто силясь проткнуть раскалённое небо…
