В руках моих меч.Карп ли, дракон, все равно.Пылает небо.
Инспектор снимает брус с крючьев, перехватывает поудобнее – и сокрушительным пинком распахивает двери храма. В проем бросается клубок огненных щупальцев. Куросава шагает в объятия чудовища, с плеча машет тяжеленным брусом. Черные тени, отчаянно вопя, разлетаются кто куда.
За инспектором следуют остальные.
Крики. Лязг стали. Отсчитываю пять ударов сердца. Если бы не сёгун, я бы давно уже был снаружи. «Защищайте его светлость!» – приказал мне инспектор. «Защищайте сёгуна!» – кричал я на помосте. Долг самурая…
Все, больше не могу! Сейчас сгорю или задохнусь.
– Идемте, господин.
Три шага разбега. Рывок. Пламя, бушующее в дверях, мы проскакиваем без потерь. Вспышка в кровавом мраке. Клинок? Едва успеваю подставить свой, защищаясь от удара.
– Умри, предатель!
Кто это вопит? Сёгун?!
Клинок его светлости глубоко входит в грудь изменника. Тот еще жив: из последних сил он замахивается снова – и я делаю то, что уже делал сегодня. Моя нога пинает умирающего в живот, изменник валится в темноту, которая его извергла.
– Смерть негодяям! Банзай!
Мне нет прощения. Где сёгун? Кого защищать?!
Ага, вот он. Там, где рубятся, хрипят, убивают. Спешу туда же. Спешу так, словно меня там обещают накормить горячим супом с лапшой. Смерть пирует, зовет младшего дознавателя Рэйдена к столу. Чудом успеваю пригнуться, нырнуть под дубовый брус в руках инспектора. Меня обдает горячим ветром. Брус улетает, возвращается, впечатывается кому-то в лицо.
Сёгун!
В сполохах огня мечутся яростные демоны.
Ад? Пусть ад!
Блеск клинков. Отблески пламени в глазах.
Не даю подойти к сёгуну, зайти со спины. Кацунага рычит, визжит, рубит. Князь Ода празднует возвращение эпохи великой резни. Благородные предки князя, небось, пляшут в раю от радости. А я что? Рублю, визжу, кричу. Левая рука слушается плохо. Вытираю плечом щеку. Что там? Горячее, липкое. Меня ранили?
Жив – и ладно.
Пляшут ли мои предки? Радуются ли? Не знаю. Вот присоединюсь к ним, спрошу. Довольны ли вы мной, а? Я уже скоро, тут надолго не задержишься…
Нога едет в жидкой грязи. Лезвие свистит над головой. Тычу куда-то мечом. Куда-то слабо сопротивляется. Попал? Да сколько же вас?! Когда уже закончитесь?! Звон, хрип. Свист, лязг. Верчусь угрем на сковородке. Хлещу сталью, как плетью. Спасибо за науку, Ясухиро-сенсей!
– Смерть предателям! – рычит в ответ сенсей. – Банзай!
Это он в моей голове рычит. В моей памяти. Нет, не в памяти!
Не в голове!
Сумятица, крики. Люди валятся, как подкошенные.
– За сёгуна! Банзай!
– Сёгун жив! – кричу я. – Банзай!
Мою грудь наполняет ликование. Оно горькое, колючее. Горло раздирает кашель: сухой, жестокий. Меня скручивает в три погибели. Это спасает мне жизнь: меч свистит мимо, срезая клок распатланных волос. Выпрямиться или ударить в ответ я не успеваю. Гром и молния, воистину молния! Узкая, блестящая, она пронзает врага насквозь.
Мигеру?
Нет, Рикарду-доно.
Я кланяюсь ему, благодарю, но варвару не до меня. Если честно, мне тоже не до него. Я рвусь вперед – не потому что хочу, а потому что туда рвется сёгун. Голос сенсея Ясухиро отчетливо слышится с той стороны. Для его светлости этот голос – что манок для птицы.
– Смерть! – возглашает Ясухиро.
Откуда и взялся?
– Смерть! – откликается Ода Кацунага. – Смерть изменникам!
В крике сёгуна безумие мешается с торжеством. Он рубит, рублю я… И вдруг оказывается, что рубить больше некого.