— Вот именно — бывших...
— У них есть сила и знания, — сказал Эдвин. — И они могут их дать. А я хочу их получить. Что подумают соседи и что они скажут — меня не волнует.
— Ты готов на все пойти ради могущества и власти, — с легким упреком заметила Вилисса кен Гержет.
Эдвин ненадолго задумался. Попытался услышать свой внутренний голос, свое настоящее «я»... чего оно хочет? Или, точнее, чего хочет он сам, он-настоящий? Но настоящий Эдвин внутри Эдвина, сидящего за столом и ведущего разговор с Ви-лиссой, загадочно молчал и улыбался, подмигивая ненастоящему Эдвину — обусловленному обстоятельствами рождения, воспитания, окружающей обстановкой и человеческой памятью — насмешливым птичьим глазом. Он знал все — и зачем все это происходит, и почему, и для чего, и к чему придет — но, как всегда, не спешил раскрывать своих карт.
— Да, готов, — сказал наконец молодой барон кен Гержет. — А разве это плохо?
ЭПИЛОГ
Кэсиан положил руки на перила и вдохнул холодный чистый горный воздух. Было красиво и тихо, все застыло в ледяном королевстве, глыбы льда и снежные поля таинственно поблескивали, отражая свет клонившегося к закату солнца.
— Нравится? — спросила Алиана.
Кэсиан кивнул. Он не отделял то, что видел, от хозяйки этих земель — знал, что часть своих атрибутов она сообщает месту, в котором живет, и мир ее красив, потому что красива она. Ему нравилось то, что он видел, нравился замок, нравилась Алиана — все это было одним целым.
Они находились в человеческой реальности, потому что Алиана попросила дать ей несколько уроков классического волшебства, а изучать человеческую систему описания, безусловно, проще будучи человеком.
Он в принципе не слишком любил учить кого-либо (хотя некоторые менторские черточки его характеру, безусловно, были присущи), а тем более — обучать вещам, которые были ему самому совершенно неинтересны, так же, как неинтересна профессору математики школьная таблица умножения. Он был Владыкой Чар, а ведь благодаря этому Царству Искусство, так таковое, вообще существовало. Любая более или менее сложная и упорядоченная система знаний, любая наука, происходили от Чар, являясь результатом взаимопроникновения двух Царств. Иными словами, Кэсиан был не просто «профессором математики», слишком хорошо знающим свое дело, чтобы интересоваться «таблицей умножения», — он был таким «профессором», который когда-то эту «таблицу» изобрел. Конечно, не он один сформировал человеческое Искусство. Но его доля личного участия в этом, безусловно, была.
Несмотря на неинтересность темы, он принял предложение, потому что ему была интересна она. Он не стремился быть чьим-либо наставником... но стать ее учителем не отказался бы.
— А что случилось в Селкетехтар? — спросила Алиана. — Вам известно?
Он опять кивнул.
— Я почувствовала там скопление множества Сил... — продолжала она. — Была еще какая-то страшная, из Пределов. Произошел прорыв?..
— Нет. Это местный хеллаэнский лорд. Брат рассказал, что кинули жребий, кому чистить наш мир от скверны, и выпало ему. Думаю, это в определенной мере символично, потому что хотя мы привыкли и думать об обитателях Пределов как о чудовищах, несущих гибель всему, что есть, они также легко могут истребить гниль или болезнь, таким образом сделав оставшееся — здоровым... Может быть, в этом и скрыто их настоящее предназначение. Впрочем, не уверен, что Дети Смерти со мной согласятся. — Кэсиан улыбнулся.
— Хорошо, что все закончилось, — сказала Алиана. — Дэвид рассказывал, что один из этих новых «ангелов» на меня нацеливался. — В голосе Властительницы послышалось возмущение. — Мерзенькая школа.
Кэсиан некоторое время молчал, улыбаясь. Когда же он заговорил, улыбки на его лице уже не было.
— Не знаю, закончилось ли... — тихо сказал он. — Я вижу океан времени, где островки стабильности — это события, по отношению к которым все воли определены и общий баланс подсчитан и взвешен. В этом смысле можно видеть будущее: есть события, которые обязательно произойдут, потому что есть воли, которые устремлены к тому, что бы они произошли, и нет никого, кто был бы против, или кто склонен иметь отношение к событию, но еще не определился, какое положение он займет. Разрушение Небесной Обители с какого-то момента было предопределено. С одной стороны, это свидетельствует о нашей силе. С другой же, это означает, что тот, кто создал ее — или, точнее, тот, кто вмешался и исказил ту Обитель, которую хотели создать Келесайн и Джезми, — либо слишком слаб и бессилен, но в это трудно поверить, либо не имел ничего против ее разрушения. Его воля никак не проявила себя в этих событиях, и именно поэтому уничтожение Обители стало предопределенным.
— Я не понимаю. Зачем ему создавать Обитель, а потом разрушать ее? Она стала ему неинтересной?..
— Не разрушать... Позволить нам разрушать. Это совсем разные вещи.
— Все равно не понимаю. Кэсиан вздохнул.
— Его сила начинала действовать, когда ей приносилась жертва. Почему так — из-за его жадности и нежелания давать что-либо своим адептам прежде, чем они сами не дадут ему больше, или же дело в каких-то ограничениях, с которыми он вынужден считаться — я не знаю. Важно то, что для вмешательства необходима жертва. Обычно жертвой становился сам адепт, отвергавший себя и свою свободу ради высшей воли. Если ему удавалось убить Обладающего без отвержения себя, то само убийство рассматривалось как жертвоприношение, дававшее право тому, кто стоял за сгиудом, право на порабощение своего «инструмента». И если связать все это воедино, возникает интересное предположение о том, почему он не воспрепятствовал нам. Ведь и само разрушение Обители, и одновременную гибель всех ее адептов можно рассмотреть как грандиозное жертвоприношение. Он обещал своим фанатикам мессию, избранного, некоего суперангела, который придет, наведет порядок и окончательно уничтожит все зло. И если допустить, что мои предположения верны, вполне может быть так, что само разрушение Обители было одним из необходимых условий для его появления. Это объясняет странное бездействие того, кто стоял за сгиудами. Это подобно шахматной партии, когда жертвуешь пешкой для того, чтобы взять более важную фигуру.
— Вы пугаете меня, — пожаловалась Алиана. Кэсиан улыбнулся. Оторвался от созерцания
заснеженных гор, взял ее за руку и вернулся в заклинательные покои, которые они покинули для того, чтобы немного постоять на крошечном балконе над ледяной бездной.
— Простите. Я пессимист и всегда предполагаю, что события будут развиваться по самому неприятному сценарию.
— Может быть, вам стоит изменить свои взгляды? — Лицо Алианы озарила улыбка. — Ведь если вы будете стремиться видеть в мире хорошие стороны, их и вправду станет больше.
— Не думаю, что стоит менять, — хмыкнул Кэсиан. — Мне нравится быть пессимистом. И в моей жизни намного больше радостных событий, чем можно подумать. Наоборот, я могу лишь посочувствовать оптимистам. Ведь если события развиваются по худшему сценарию, я не удивляюсь и не расстраиваюсь — все происходит так, должно. Если же происходит нечто хорошее, я радуюсь неожиданному подарку судьбы. Оптимист же в ином положении — если происходит хорошее, то для него это естественно и неудивительно, а потому и радость его меньше, чем у меня. Если же происходит дурное, он к этому не готов и будет вынужден либо закрывать глаза и слепнуть, либо воспринимать все слишком болезненно и остро.
