Книга Охотники за микробами - Поль де Крюи

1

Двести пятьдесят лет тому назад Антони ван Левенгук, простой и практичный человек, впервые посмотрел через свой «магический глаз», увидел микробов и положил начало всей этой истории. Но он, без сомнения, наградил бы своей презрительной голландской усмешкой каждого, кто назвал бы его микроскоп «магическим глазом».

Пауль Эрлих, который довел эту историю до счастливого конца (как и подобает всякой приличной истории), был очень веселым человеком. Он выкуривал до двадцати пяти сигар в день, не прочь был выпить (совершенно открыто) кружку пива со своим старым лабораторным служителем и десяток-другой кружек с немецкими, английскими и американскими коллегами. Будучи вполне современным человеком, он все же напоминал нечто средневековое своей знаменитой, часто повторяемой фразой: «Нужно научиться стрелять по микробам магическими пулями». Товарищи весело над ним подтрунивали, а враги придумали ему прозвище: «доктор Фантаст».

Но все же в конце концов он смог сделать свою магическую пулю. Этот гениальный алхимик сделал даже нечто более чудесное: он превратил лекарство, бывшее излюбленным ядом убийц, в великое средство спасения человеческих жизней. Из ужасного мышьяка он сделал освободителя человечества от бледного спиралеобразного микроба, вызывающего заболевание сифилисом.

Пауль Эрлих родился в Силезии в марте 1854 года, среднее образование получил в бреславльской гимназии и, когда однажды учитель словесности задал ему сочинение на тему «Жизнь – это сон», этот молодой талантливый еврей написал следующее: «По сути, жизнь описывается нормальным протеканием процессов окисления. Сны – одна из функций нашего мозга, а функции мозга есть не что иное, как то же самое протекание процессов окисления. Сны – подобие фосфоресцирующего свечения мозга».

За подобное вольнодумство он, конечно, получил плохую отметку; впрочем, он всегда получал плохие отметки. Из гимназии он перешел в медицинскую школу или, вернее, в три или четыре медицинские школы: он был как раз типом «вечного студента».

По отзывам медицинских факультетов Бреславля, Страсбурга, Фрейбурга и Лейпцига, он никогда не был обыкновенным студентом; эти отзывы говорят также о том, что он был отвратительнейшим из студентов; а это означало, что Пауль Эрлих ни за что не хотел запоминать множество длинных научных терминов, что считались обязательными для успешного лечения больных. Он был бунтовщиком; он был сторонником того революционного течения, во главе которого стояли химик Луи Пастер и сельский врач Роберт Кох. Профессора заставляли его вскрывать трупы и изучать строение человеческого тела, а он вместо этого срезал тончайшие пластинки с различных частей трупа и окрашивал эти срезы чудесными яркими анилиновыми красками, которые или покупал, или брал взаймы, или просто воровал из-под самого носа у своих преподавателей.

Он и сам не мог сказать, почему ему так нравилось это занятие, но факт тот, что до конца своих дней он не знал высшего наслаждения (если не считать горячих научных споров за кружкою пива), чем любоваться блестящими красками и смешивать их в разных комбинациях.

– Эй, Пауль Эрлих, что это вы здесь делаете? – удивленно спрашивал его профессор Вальдейер.

– Ничего особенного, профессор, упражняюсь немного с красками.

Пауль Эрлих был на десять лет моложе Роберта Коха; он как раз был в лаборатории Конгейма в тот день, когда Кох выступил со своей первой демонстрацией бацилл сибирской язвы. Окрашивая больную печень, Эрлих видел туберкулезных зародышей еще до того, как Кох бросил на них свой первый взгляд. Но, не имея ни образования, ни тонкой наблюдательности Коха, он принимал эти крохотные цветные палочки за кристаллы. И только сидя на заседании берлинского физиологического общества в марте 1882 года, в тот вечер, когда Кох докладывал об открытии туберкулезного микроба, он вдруг вспомнил об этом. «Это было самое захватывающее переживание в моей научной жизни», – говорил Эрлих много лет спустя. Он отправился работать к Коху, чтобы тоже стать охотником за микробами. Он придумал для Коха остроумнейшей способ окрашивания туберкулезных микробов, – этот способ, почти в неизменном виде, применяется и в наше время. Итак, Пауль Эрлих стал охотником за микробами. Но в своем энтузиазме он вскоре сам нахватался бацилл туберкулеза. Заболев чахоткой, он был вынужден спешно уехать в Египет.

2

Эрлиху в то время было тридцать четыре года, и если бы он умер в Египте, то, конечно, или оказался бы совершенно забыт, или остался бы в истории только как обожающий краски, веселый, мечтательный неудачник. Он обладал энергией динамо-машины; он полагал, что можно одновременно и лечить людей, и охотиться за микробами. Состоя главным врачом большой берлинской больницы, он был в то же время человеком с железными нервами, на которого крики страдальцев, подвергавшихся мучительному лечению, действовали так же мало, как и смерть безнадежных больных. Да, их нужно лечить! Но не ощупью, не вслепую, не одним лишь хорошим уходом с надеждою на спасительную природу, а лечить по-настоящему. Такие рассуждения делали его плохим доктором, потому что доктор обязан быть симпатичным и внимательным даже к тем больным, которым он ничем не может помочь. Эрлих был неприятным врачом еще и потому, что в голове у него всегда было полно фантазий; осматривая своих пациентов, он, казалось, смотрел им под кожу; глаза его превращались в усовершенствованные микроскопы, и он видел перед собой трепетное вещество отдельных клеточек, представляющее не что иное, как сложные химические формулы. Ведь живой человеческий организм – это такая же комбинация бензольных колец с боковыми цепями, как и его краски. И Пауль Эрлих, пренебрегая всеми новейшими физиологическими теориями, создал свою собственную, старомодную и странную физиологическую химию. Если бы он умер в Египте, то, конечно, так бы и остался неудачником… Но он не умер.

«Я буду окрашивать живых существ, – решил он вдруг. – Химия животного подобна химии моих красок. Если мне удастся окрасить его в живом виде, я смогу многое о нем узнать».

Он взял свою любимую краску, метиленовую синьку, и впрыснул ее в ушную вену кролика; разлившись по кровяному руслу и всему телу животного, эта краска окрасила в голубой цвет только его чувствительные нервные окончания и больше ничего. Как странно! Эрлих на минуту забыл все свои солидные научные познания.

«В таком случае, может быть, метиленовая синька убивает боль?» – спросил он себя и, не задумываясь, стал впрыскивать ее своим страдающим пациентам. Возможно, что они и почувствовали некоторое облегчение, но здесь ему пришлось столкнуться с такими затруднениями, как боязливость пациентов и пр., и он прекратил свои опыты. Но это странное свойство метиленовой синьки – устремляться на одну только ткань из сотни различных тканей организма – и подтолкнуло Эрлиха к той фантастической идее, что привела его в конце концов к магической пуле.

«Если есть такая краска, – фантазировал он, – которая окрашивает одну только ткань из всех тканей живого организма, то, несомненно, должна быть и такая, которая отлагается не в тканях, а окрашивает и убивает микробов, нападающих на этот организм».