С Аной он иногда вполглаза смотрел детективные сериалы.
– Это сделал тот ветеринар! – кричал он уже через десять минут. – Обрати внимание, тот симпатичный ветеринар, который все еще помогает искать труп.
– Тсс! – говорила Ана. – Дай мне посмотреть, иначе какой смысл.
Но он всегда бывал прав. Ему стоило великого труда сдержать торжествующую ухмылку, когда на «симпатичного ветеринара» надевали наручники.
И вот сорок лет назад он окидывал взглядом поля вокруг Терхофстеде, ходил к Ретраншементу и обратно, а потом вдоль канала к Слейсу. Он поселился в простой семейной гостинице в Ретраншементе, а на следующий день после завтрака отправился пешком в Звин. Там, с береговой дамбы, он осмотрел сухую – очевидно, был отлив – бухту, поросшую кустами чертополоха и песколюбкой. Он перевоплотился в своих персонажей. В Германа. В Лауру. Но первым делом – в учителя истории. В Яна Ландзаата.
Допустим, учитель просто исчез по собственной воле, впервые подумал он там, на том самом месте. Что Герман и Лаура не умертвили его и не закопали потом в укромном местечке, которое никак нельзя найти. Ему вспомнились детективные сериалы, наиболее невероятные, но все же правдоподобные сценарии – как о том симпатичном ветеринаре.
Он попытался представить себе эту же самую местность, но покрытую снегом и льдом. Солнце, которое уже в половине пятого стало заходить в тот день, следующий за двумя рождественскими выходными, в тот день, когда Ян Ландзаат вместе с Германом пошел в Слейс на поиски гаража, где смогут починить его машину. Допустим, у историка с самого начала был план где-нибудь по дороге отделаться от Германа; возможно, не буквально отделаться, не причинять ему вреда, а гораздо проще: избавиться от него, исчезнув по недосмотру. Он спокойно дожидался удобного случая, а когда Герман уединился в кустах на берегу канала, чтобы пописать, – как утверждал сам Герман, всегда стоявший на своем, – то усмотрел в этом прекрасную возможность и потихонечку смылся.
Как писателя, такая версия событий М. не устраивала. Для книги, которую он тогда уже решил написать, хотя еще не знал, куда она поведет, было бы лучше, если бы всю прогулку в Слейс Герман (и Лаура) выдумал, а учитель истории в тот день после рождественских праздников уже давно лежал зарытым в землю. Но, к сожалению, был свидетель, до сих пор сохраняющий анонимность, который, согласно газетным репортажам, заявил, что видел Германа и учителя идущими вместе в окрестностях канала, хотя и не в сторону Слейса, а в сторону Звина.
Разумеется, после этого еще было возможно все; новые свидетели не объявились. Герман мог убить Яна Ландзаата, а потом закопать его в каком-нибудь неприметном месте по дороге или недалеко от Звина. После этого он вернулся в Терхофстеде и рассказал Лауре, что «потерял» учителя.
Но в то время, сорок лет назад, стоя на береговой дамбе, М. вдруг счел такую версию совершенно невероятной. Герман должен был бы сделать это голыми руками, а в драке со здоровым взрослым мужчиной, каким был Ян Ландзаат, он, естественно, потерпел бы поражение. Следовательно, он должен был застать учителя врасплох и оглушить при помощи камня или какого-то орудия – молотка, топора, чего-то такого, что захватил из дому и спрятал под курткой. Но чем дольше М. об этом думал, тем менее похожим на правду ему это казалось. Слишком похоже на преднамеренное, заранее спланированное преступление, а он считал, что ни Герман, ни Лаура на такое не способны. И хотя свидетель заявил, что видел, как Герман с историком шли в сторону Звина, это еще не значит, что Герман умышленно увел его в эту сторону, чтобы там прикончить, – ведь Герман мог и ошибиться, хотя он знал местность лучше, чем учитель, он мог неправильно сориентироваться по этому белому пейзажу.
Из Терхофстеде М. пошел к каналу. Там был мост, но никакого дорожного знака, на противоположном берегу канала дорога расходилась: в северном направлении – на Звин, в южном – на Слейс. От развилки Слейс, даже в ясный летний день, виден не был: ничего, ни церковной колокольни, ни построек, они появлялись дальше, где канал делал небольшой изгиб и укрепленный городок внезапно показывался из-за деревьев. До Слейса Ян Ландзаат и Герман, во всяком случае, так и не дошли.
Стоя на береговой дамбе, М. прищурился и запрокинул голову. Вдалеке, на горизонте, он увидел возвышающиеся краны чего-то, что могло быть портом. Куда пошел бы он сам? Таким вопросом он задался в тот полдень.
При допросе Лауры и Германа, в том, что потом просочилось наружу, несколько раз всплывали «друзья в Париже». Но больше никто – ни жена Ландзаата, ни его коллеги и однокурсники – никогда не слышал об этих парижских друзьях. И все-таки историк был «на пути в Париж»; по крайней мере, так утверждал он сам – опять же по словам Лауры и Германа.
М. представил себе фигуру: одинокую фигуру на фоне белоснежного пейзажа, этого самого пейзажа, только зимнего, с портовыми кранами на горизонте.
Не отправился ли Ян Ландзаат туда? Не поехал ли он на поезде? И не укрылся ли затем у своих так или иначе имеющихся друзей?
«А с какой целью? – подумал М. вслед за этим. – Чтобы исчезнуть? Ему надоело быть учителем? Наскучила жизнь, его семейная жизнь? Не захотелось ли ему взвалить на двоих невиновных школьников вину за несодеянное убийство?»
На большее фантазии М. не хватало, точнее сказать, он и не хотел заходить дальше. В своей книге, в книге, которую он тогда решил написать, он хотел направить все внимание на Германа и Лауру. На двоих школьников, которые приканчивают приставучего учителя. По заслугам приканчивают – но это последнее только для понимающего читателя, который умеет читать между строк. Слишком хитроумный учитель, который ловко от всех улизнул, ему совсем не годился. Он сделал бы всю историю, мягко говоря, неправдоподобной.
Но М. нужно было знать это точно. Нельзя было допустить, чтобы действительность вдруг все испортила. Поэтому, когда в дневной воскресной программе о культуре ведущий спросил, занят ли он «чем-нибудь новеньким», он ответил, что мысленно прокручивает книгу об этом деле. Между тем прошло уже несколько месяцев. Германа и Лауру за недостатком доказательств временно освободили из-под ареста. Им даже разрешили вернуться в школу, чтобы они, пока идет следствие, могли нагнать отставание в учебе.
– Вы имеете в виду что-нибудь в духе «In Cold Blood»?[23]
Задав этот вопрос, ведущий прищурился и вытянул губы в трубочку: он хотел показать всем – и М., но прежде всего сидящим дома зрителям, – что он не с улицы пришел, что он, может быть, даже читал знаменитую книгу Трумена Капоте.
– Нет, не совсем, – ответил М. – Трумен Капоте писал ту книгу, когда обстоятельства преступления уже были общеизвестны. Двое мужчин совершают налет на заброшенную ферму в Канзасе, подозревая, что там можно раздобыть денег. Большой добычи это не приносит. Мимоходом они – действительно хладнокровно – убивают целую семью. Нет, у меня перед глазами стоит нечто иное. Я хочу дать волю своему воображению. Мы же до сих пор не знаем точно, что произошло во время тех рождественских каникул, так фатально закончившихся для учителя истории. Расследование зашло в тупик. Я собираюсь углубиться в это дело. Чем уже некоторое время и занимаюсь. Я не претендую на то, чтобы раскрыть тайну, я думаю скорее о восстановлении того, чего мы не знаем. Воображение. Фантазия. Может быть, мы все что-то упускаем из виду.
