— Плыву по фарватеру! — отчеканил тот, вскакивая.
— Ну плыви, плыви! — добродушно промолвил Андрей Яковлевич. — А до грифа доплыл?
— Как доплывешь, пришвартуйся ко мне, морская душа! — приказал мастер, посмеиваясь, и, обернувшись к ученику, увидел меня. — Ба, уважаемый! Тютелька в тютельку прибыли!
И как бы в подтверждение его слов, дверь подсобной комнаты раскрылась и показались Разумов и кинооператор Горохов. Максим Леонтьевич был не так уж стар: знакомясь, он весьма крепко пожал мне руку и попросил пересесть подальше, так как сейчас будут сниматься недостающие кадры фильма о мастере Золотницком.
Эти эпизоды сегодня уже репетировали, и все знали, что надо делать.
Андрей Яковлевич достал красный портфель, вынул таблички «Родины» и сел с сыном за стол. Минут двадцать они снова репетировали, слушая команду Разумова. Наконец вспыхнули только что передвинутые осветительные рефлекторы. Кинорежиссер подал сигнал. Горохов навел на Золотницких стоящую на треножнике кинокамеру, и началась съемка.
Андрей Яковлевич заявил, что он благодарен своему учителю Мефодьеву за клен, ель и таблички, сыну — за новый рецепт грунта и закончил свое выступление словами, что будет счастлив, если скрипки его работы будут доставлять радость людям.
Разумов объявил перерыв до шести вечера, когда начнутся съемки играющего на белой «Родине» Михаила Золотницкого.
Мастер хотел было продолжать работу, но сын воспротивился этому и напомнил отцу о наказах доктора Галкина. К скрипачу присоединились все. И старику ничего не оставалось, как надеть шубу, которую ему подал Горохов. Он получил у Андрея Яковлевича разрешение взять с собой красный портфель и снять в студии отдельными кадрами таблички. Мы проводили Золотницких до двери мастерской. И я видел, как, спускаясь по ступеням, сын бережно поддерживал отца под руку.
ПОСЛЕДНИЙ ДОПРОС
Я поднялся на второй этаж, вошел в приемную перед кабинетом Кудеярова. Здесь уже сидели все, кого я пригласил свидетелями по делу Белкина. Я открыл дверь в кабинет. Кудеяров поманил меня пальцем и молча указал на стул рядом с собой. Я передал ему красный портфель.
После того как две стенографистки сели за столик, конвоиры ввели Белкина. Его лицо было спокойно, словно он входил в зал ресторана, где его ждали друзья. Он приветливо поклонился, после разрешения Кудеярова опустился на стул и слегка отпустил молнию своего замшевого комбинезона. Если бы все это происходило не в Уголовном розыске, можно было подумать, что перед нами показательный молодой человек конца второго тысячелетия.
Александр Корнеевич спросил его, решил ли он признаться в краже красного портфеля. Белкин усмехнулся: «Не собираюсь сам пришивать себе дело»… Кудеяров поинтересовался, был ли он в мастерской Золотницкого двадцать девятого декабря прошлого года? Белкин принялся задумчиво вычислять про себя, загибая пальцы, и наконец сообщил, что в этот день уезжал за город.
Из приемной вызвали Володю Суслова и Ивана Ротова. Они подтвердили, что двадцать девятого декабря оба были в мастерской.
— В этот день мы стояли на вахте! — добавил Володя.
— Были дежурными! — пояснил Иван.
— Часто заходил к вам в мастерскую Белкин? — спросил Александр Корнеевич.
— Он свою аппаратуру таскал то к нам, то от нас. За своего считали!
— Только и знали, что за ним дверь задраивать.
— Двадцать девятого в котором часу пришел Белкин?
— Кажется, в семь…
— Нет! — опять пояснил Иван. — Шести часов не было. В шесть Андрей Яковлевич уехал с Любовью Николаевной.
— Когда же Белкин появился?
— В шестом часу. Мы уложили Андрея Яковлевича в подсобке. Все вышли.
— Значит, вы впустили Белкина одного?
— Он же брал свою аппаратуру!
— Не ходить же за ним в кильватере!..
Тут я спросил учеников, не знают ли они, кто в начале декабря поцарапал несгораемый шкаф над замком. Иван ответил, что Андрей Яковлевич послал ученика-новичка достать из шкафа пакетик со струнами, но крышечка замка туго ходит, и тот открыл ее стамеской. Когда мастер увидел царапины и стал волноваться, он, Иван, вместе с Володей замазали их красным лаком.
Отпустив учеников, Кудеяров пригласил Любу. И она вошла еще более красивая, чем обычно.
Люба объяснила, что двадцать девятого декабря в половине шестого принесла свекру обед. Он лежал после сердечного приступа в подсобной комнате, дремал. Люба заметила беспорядок: вещи сдвинуты с места, газета валяется на полу, в приоткрытой дверце несгораемого шкафа торчит связка ключей.
— Что хранил там ваш свекор?
— Красный портфель.
— Вы заперли шкаф и секретный ящик?
— Да. Я открыла дверцу, затворила ее поплотнее, потом повернула ключ и всю связку ключей положила на столик.
— Когда открывали дверцу, видели красный портфель?
— Нет! Там были квитанционные книжки, деньги, струны…
Вызвали Марусю Ларионову. Она показала, что двадцать девятого декабря привезла Белкина в театральные мастерские и ждала его во дворе. Это было в шестом часу, а через тридцать-сорок минут помощник оператора вынес в чехле осветительный прибор и сел с ним в кабину. Они поехали на киностудию, но по пути оператор велел остановиться и пошел в гастроном. Маруся хотела переложить прибор из кабины на заднее сиденье, но только подняла его, как из-за чехла вывалился красный портфель.
— Врешь! — воскликнул фарцовщик.
— Тихо!.. — стукнул ладонью по столу Кудеяров и спросил Марусю: — Портфель был на защелке?
— Нет. Укладывая его обратно в футляр, я заметила, что в нем была некрашеная спинка скрипки и большие листы бумаги с массой цифр.
— Белкин, признаёте себя виновным в краже портфеля?
— Не признаю! Во сне ей приснилось! В чехле был мой собственный красный портфель. Раскадровка сценария в нем лежала.
Александр Корнеевич открыл нижний ящик своего стола, извлек шесть разных красных портфелей и разложил их перед Марусей Ларионовой. Она посмотрела, повернула один из них другой стороной и узнала его по темному пятну, посаженному слесарем.
— Теперь, Белкин, признаёте себя виновным?
Фарцовщик сидел, опустив голову, очевидно прикидывая: продолжать отпираться или повиниться? Есть еще свидетели или Маруся последняя?
Кудеяров вызывает оператора Максима Леонтьевича Горохова. Тот входит уверенной походкой, с поднятой головой, крепко берется рукой за спинку стула. Куда девались его мягкость, добродушие, нерешительность?
— Задержанный нами Белкин заявил, — говорит комиссар, — что фотоснимки деки «Родины» и табличек нашел после вашего отъезда в отпуск у вас в рабочем столе?
