Что же касается убийства Чеглокова, то оно особо не привлекло внимания — мало ли банкиров взрывают на улицах! Разве что жители ближайших квартир пообивали пороги местной администрации, дабы та поскорее вставила разбитые стекла. Немного поудивлялись и следователи, отметив высокий профессионализм исполнителей покушения. Было установлено, что заряд пластиковой взрывчатки, эквивалентный примерно четырехстам граммам тротила, был заложен в электрощит подъезда. Устройство с дистанционным управлением сработало в тот момент, когда Чеглоков вошел в дом, а это прямо указывало на то, что все шаги жертвы контролировались кем-то, кто внимательно наблюдал за банкиром из выходящих во двор окон.
Но ни следствие, ни служба безопасности банка, закономерно поведшая собственное расследование, так и не смогли установить, к кому же направлялся тем утром банкир. Ни одна из живущих в том подъезде женщин не признала знакомства с Чеглоковым. Если только банкир не был любителем особо острых ощущений, навеянных то ли эстетикой модного в его юности неореализма, то ли запоздало освоенного Достоевского. Однако культурными прихотями коммерсанта следствие не очень-то заинтересовалось и сделало прямолинейный вывод о том, что Чеглоков, несомненно, попал в ловушку, организованную профессиональными исполнителями чьего-то заказа. Но и поиски заказчика не увенчались быстрым успехом — эпизод с гибелью очередного банкира надолго пополнил статистику нераскрытых убийств…
* * *
Леонид Павлович Расков предложил брать главного подозреваемого именно на похоронах Чеглокова. Он, как и Алексей, были уверен в том, что канувший куда-то в последние дни «С.Б.Ц.» должен непременно объявиться на этом скорбном мероприятии: никаких опасений быть задержанным у убийцы не было. Городские газеты в криминальных рубриках что-то плели о разгуле «чеченской» мафии, о том, что вероятно смерть милиционера связана с его служебной деятельностью. Дескать, в отсутствие хозяина дома, бедолагу заманили в глухое место и там порешили. Выдвигалась также и версия, что жертвой убийц мог стать сам хозяин. Впрочем, за чередой других преступлений смерть старшего лейтенанта милиции сенсацией не стала, и заметки в прессе были немногословными.
Леонид Павлович, проглядывая публикации, лишь хитро улыбался. Он один знал, что тексты, появившиеся в основных городских изданиях, были заранее согласованы с уголовным розыском, чтобы, прочти их «С.Б.Ц.», у него не возникло сомнений в собственной безопасности.
Тем не менее, Расков с Нертовым уже время упустили. Причины были объективными, да результат плачевный. Преступник, как было принято говорить в милицейских кругах, гулял на свободе и мог в любой момент скрыться. Тем более, «клиент» в последние дни и так заметался по городу, даже не ночевал в одном месте больше одной ночи. Появились и некоторые другие признаки того, что он намерен удрать куда-нибудь подальше.
Идея проведения задержания прямо на похоронах была, возможно, не из самых этичных. За то имела массу плюсов. Первый — что подозреваемого вряд ли успели бы предупредить о грозящей ему опасности. Большое стечение народа также было на руку сыщикам. Увести человека из толпы под благовидным предлогом, усадить в машину якобы для нужного разговора, например, намекнув на некую темку, связанную с наследством покойного — что могло быть проще? На том и порешили.
Поскольку сам Алексей никак не мог выступить в роли того «зазывалы», которому предстояло заманить жертву в автомобиль для ареста — Нертов-младший мог вызвать законные сомнения в искренности своих намерений — эта часть операции была возложена на одного из оперативников Раскова, входившего в узкий круг посвященных. Положение Алексея было и сложным, и выигрышным одновременно: его службе надо было обеспечивать порядок на похоронах, а это означало не только немалые хлопоты, но и возможность абсолютного контроля ситуации.
* * *
Кто бы мог подумать еще неделю назад, что события начнут разворачиваться таким стремительным и неотвратимым образом! Всего неделя прошла с того странного утра, когда Алексей обнаружил пропажу своего оружия, а теперь казалось, что это было давным-давно. Все вокруг стало иным. Даже сам город, хотя в нем-то как раз не было никакой трагедии. Напротив, в Питере установился радостный и солнечный покой. Начиналась страстная неделя — неделя перед пасхой. Тепло последних дней высушило остатки зимней слякоти и луж, грязь сумрачных месяцев стала песком, разносившимся по тротуару свежим весенним ветром. Весна склоняла к беспечному легкомыслию и немотивированному жизнелюбию.
Даже в церкви, где, по настоянию тетушки и других родственников все-таки решили провести прощание с покойным следом за очередными крестинами, царила несколько несоответствующая моменту жизнерадостность. Свет, пробивавшийся мощными потоками через большие окна, был чересчур ярок. Золото окладов и подсвечников слишком блестело. Да и собравшаяся толпа выглядела не такой уж траурной. Кто-то заехал, чтобы отметиться, напомнить о себе, кто-то — полюбопытствовать или пообщаться по случаю с бизнес-коллегами. Но, к немалому неудовольствию Нертова, было много просто случайной публики и вовсе незнакомых.
Начальник службы безопасности хмуро стоял далеко в стороне от окруженного родственниками закрытого гроба и вглядывался во всякое вновь появляющееся у центрального входа лицо.
Некоторые входившие неумело крестились и даже брали в руки свечи. Алексей заметил отца, но не сразу понял, что рядом с ним была мать — ее едва ли не неузнаваемо изменили дымчатые очки, которые она стала носить в последнее время, и повязанный под подбородком черный шелковый платок, вмиг состаривший бледное и суховатое лицо. Юрий Алексеевич обеспокоено озирался по сторонам и, наконец, найдя глазами сына, кивнул ему, не отрывая напряженного взгляда. Следом за родителями вошли несколько девушек с одинаковыми букетами в руках — стипендиатки банка, из финансового колледжа. Они продолжали негромко, но весело перешептываться между собой, а аромат принесенных ими белых левкоев разносился, кажется, по всей церкви, лишь усугубляя полное несоответствие этой праздничной толпы и повода, по которому собрался светский раут.
Но сидевшие у гроба родственники, похоже, не замечали складывавшейся несуразности. Их было немного — пара высоких седых мужчин, черты лиц которых сами подсказывали родство с Чеглоковым, несколько немолодых женщин в будничной, как и матери Алексея, одежде, но в траурных черных платках. Наталья Сергеевна, тетушка Чеглокова, вмиг после смерти любимого племянника ставшая какой-то прозрачной и невесомой, все эти дни до похорон тихо шептала что-то бледными губами, мелко тряся головой и оставаясь безучастной даже ко всем похоронным хлопотам.
Нертов не видел ни лица тетушки, ни других родственников — они были слишком далеко, за стеной из спин прихожан. Более того, он даже толком не знал всех, кто сейчас стоял у гроба — утром их охраняли другие люди из службы безопасности. Сам Алексей и несколько других человек с утра работали в храме и около него. Теперь же он ожидал появления Леонида Павловича Раскова.
Меж тем, старушка то и дело прикладывала к глазам платок. Потом в гулкой тишине храма юрист услышал, как накатили рыдания на старенькую наперсницу и компаньонку, одну, наверное, и любившую погибшего человека — искренне и бескорыстно, всю его жизнь, которой оказался отмерен не такой уж большой срок. Старушку бережно поддерживала, приобняв, еще одна женщина, скорее всего, тоже близкая родственница, что подсказывала ее крепкая и высокая фигура. Лицо этой женщины в темном платке Нертов тоже не видел, стоя у лавки со свечами.
