— Зато я всегда рядом, — обиженно возразила она.
Я смотрела на них и понимала, что надо смириться, что никуда не денешься от этих двоих, и мне предстоит жить с ними. От их взглядов мое тело дрожало, как в лихорадке, и не было ни малейшей возможности ее унять. Я никогда не умела самостоятельно погружаться в состояние покоя. А Полу стоило всего лишь положить руку мне на затылок…
— Да перестань ты думать о нем! — одернул Режиссер. — Немного он заботился о твоем покое, когда привел в Красный замок.
— Красного замка больше не существует.
— О нет! Это лишь видимость… Мы вернемся туда, не волнуйся. И будет весело, как никогда, и все заботы уйдут, и никаких больше мужей и детей… Ведь ты же не примитивная самка, созданная для размножения. Ты — актриса и художница…
Он заворожил меня своими словами, опутал их легковесной пеленой. Я не верила им, но я их слушала, даже не очень вдумываясь в смысл. И только одно слово внезапно выбилось из общей цепочки, уже обвившей меня, и я машинально уцепилась за него:
— Никаких детей? Что это значит? Как это — никаких детей?
Режиссер неприятно ухмыльнулся. Мне было неудобно все время сидеть вполоборота к нему и не хватало дыханья, но я должна была видеть его лицо, которое по-прежнему было до конца неразличимо.
— А ты хочешь стать толстой, безобразной кормилицей?
— Ланя! Что он говорит, Ланя?
Она опять посмотрела на меня с укором:
— Нам было так хорошо вместе, а ты все испортила…
— Я ничего не испортила!
Маленькая пяточка толкнула меня в ребро, потом сползла вниз, и я поймала ее рукой. Новая жизнь копошилась в моей ладони, подталкивая к действию, и мне стало страшно от того, что я опять поставлена перед выбором и должна принять решение. Ох, как я этого не любила!
Ножка отдернулась, и я почувствовала себя пустой, словно ребенок уже ушел из меня по доброй воле. Ушел, чтобы даровать мне свободу…
— Никогда, — громко сказала я, глядя в темные линзы, скрывающие глаза Режиссера. — Я никогда не отдам тебе нашего сына.
Глава 30
В Сибири цвели яблони. Местные жители называли их крошечные плоды "ранетками". На вкус они были кисло-горькими, и Пол удивлялся, как дети могут их жевать. В Европе маленькие лепестки яблонь давно осыпались, усеяв землю молочными кругами, а здесь все только начиналось. Полу все время чудилось, что он случайно переместился во времени и отступил чуть назад.
Знакомый город был залит синим светом, и даже цветки деревьев отливали голубизной. Пол Бартон шел пешком через центр и, забываясь, сжимал колючие стебли роз, которые привез из собственного сада. Ребятишки, которых он доставил сюда на месяц по программе обмена учащимися, понимающе шептались: "В Сибири розы не растут". Слыша эти разговоры, Бартон посмеивался, но не вмешивался: каждый из них должен был открыть свою Сибирь.
Несколько месяцев Пол готовил эту поездку: сам списался с одной из школ в том городке, где жила она, сам нашел спонсоров. Удивляясь себе, он развернул деятельность не менее бурную, чем в те годы, когда снимал кино. Он проводил родительские собрания, обивал пороги в муниципалитете, вырезал статьи о России из газет разного толка, чтобы никто не мог обвинить его в необъективности.
За неделю Пол так уставал от суеты, что несколько раз на уик-энд уезжал в Гастингс, на свою родину. Он брал старую отцовскую лодку и отдавался на волю волн. Отплыв от берега, он ложился прямо на дно, заложив руки под голову, и закрывал глаза.
"Где ты? — шептал он те слова, которые звучали в нем постоянно, хотя Полу хорошо было известно — где она. Однако, покачиваясь на груди моря, которое всегда дышало в ритме любви, он вновь и вновь повторял: — Где ты? Почему ты не прижмешься ко мне? Я бы обнял тебя и уже никуда не отпустил… Нет, больше не отпустил бы. В этой лодке мы должны были быть вместе, как ты воображала. Ты кормила бы чаек… Почему я не взял с собой хлеба? Я бросал бы им крошки и представлял, что это делаешь ты. Твои руки нежнее этого ветра, а слезы еще соленее, потому что ты плачешь искренне. Ты вкладываешь всю себя во все, что делаешь — и в любовь, и в безумство, и в радость. Твой рассудок не поспевает за движениями души — и это великолепно! Но от этого ты и несчастлива. А я ничем тебе не помог… Ты не верила, что я увезу тебя на этой лодке. Это казалось тебе красивой сказкой, и я подтвердил твои опасения. Но я еще приплыву к тебе, прилечу, приползу! Мое сердце окрепло за эти полгода. И главное, оно поверило. Я сам назначил себе испытательный срок и убедился, что ты ни на шаг не отступила из моей души. Вдали от тебя я полон тобою не меньше, чем если б ты была рядом. Но я все равно сделаю все, чтоб ты была рядом, ведь тебя жаждет не только моя душа, но и тело. Оно уже вовсю бунтует без тебя, и мне приходится усмирять его, словно я — прыщавый подросток. Но так не годится, правда? И я жизнь положу на то, чтобы добраться до тебя…"
Эмма с восторгом говорила: "Пол, вас бы сейчас избрать премьер-министром. Вы перевернули бы весь мир!" Но времена, когда Бартону не терпелось перевернуть мир, давно прошли. Теперь ему хотелось обратного — слепить этот мир в единое целое, чтобы стерлось даже воспоминание о границах. И чтобы дети во всех уголках земли кричали: "Мама! Daddy!" Но Пол отдавал себе отчет, что подобное переустройство огромного дома для человечества ему не по плечу.
Зато попытаться подружить хотя бы десяток англичан с десятком русских он вполне мог. И Пол верил, что это уже немало. Он рассчитывал, что детей будет больше, но родители побаивались далекой, непредсказуемой страны, где то и дело случались внутриусобные войны и похищали иностранных граждан. Как Бартон не доказывал, что Западная Сибирь куда дальше от Чечни, чем Англия от Ирландии, убедить ему удалось только семерых. Он был рад, что среди них оказался и Майк Уэлмен. Этот смышленый мальчишка всегда был симпатичен Бартону. Только глядя на него, Пол испытывал легкое сожаление: "Мой сын мог быть таким же большим". Майк готовился к поездке ответственно: купил самоучитель русского языка, а Пол одолжил ему пару учебников.
— Когда ты окажешься в России, то заговоришь за две недели, — убеждал он мальчика. — В твоем возрасте быстро усваивают язык.
И с сожалением добавлял про себя: "А в моем уже нет…"
"Какие они?" Каждый в группе хотя бы раз задал Полу этот вопрос, но он так никому и не сказал того, что понял о русских детях: они совсем не верят в справедливость. Иногда ему становилось неловко, что он привезет этих обеспеченных маленьких англичан в страну, где детская проституция по размаху уступает разве что Таиланду, а их ровесники уже считаются "старыми" на панели. В Великобритании такое, конечно, тоже было, он сам когда-то снял об этом фильм, но все происходило тайно и тщательно скрывалось. Здесь же он видел целые улицы, где мальчики и девочки стояли столбиками, как маленькие, голодные тушканчики. Все это знали, но не били тревогу, а посмеивались.
Пол не имел ни малейшего представления, как помочь этим детям. Он был не в состоянии накормить всех и одеть, ведь их насчитывались сотни и сотни по всей стране, а Бартон не умел делить один хлеб на десять тысяч голодных. Ему оставалось заботиться о своих учениках и пытаться привить им любовь к стране, которой они в будущем смогли бы помочь.
