Книга Вилла "Аркадия" - Джоджо Мойес

Нетрудно было догадаться, откуда взялись эти деньги. Вся семья давно ломала голову, как Лотти собирается распределить доходы от «Аркадии». Его другое мучило – преследовало, завязывало в узел внутренности, превращало еду в прах на языке: почему она умолчала, затаилась, в то время как его бизнес постепенно разрушался? Она ведь даже утешала его, а у самой все время была нужная сумма, чтобы наладить дело, единственное дело, в которое она, по ее же собственным словам, верила, единственное дело, к которому у него лежала душа, как они оба знали. Если бы только у него было время. И немного везения. А так она опять соврала, и от этого ему делалось совсем плохо. Это было даже хуже, чем узнать о ее неверности, потому что на этот раз он снова ей поверил, заставил себя преодолеть свой страх, недоверие и отдал себя в ее руки. На этот раз произошедшее нельзя было приписать ее подавленному настроению или чувству, что у нее отсутствует надежный тыл. Значит, так она к нему относится.

Если бы хотела ему рассказать, давно бы рассказала. И к этому неопровержимому факту Хэл возвращался час за часом, именно этот факт не позволил ему обратиться к ней прямо и потребовать ответа. Если бы она хотела, чтобы он знал, то сказала бы хоть что-то. Господи, какой он все-таки дурак!

Последние несколько дней она была сдержанна с ним, ее лицо выражало какую-то новую настороженность. Не имея возможности видеть, как чувства людей отражаются на их лицах, она свои чувства никогда не скрывала. А он следил за ней, едва справляясь с досадой и яростью.

– Ты в порядке? – часто интересовалась она, подразумевая, не очень ли он переживает, лишившись бизнеса. Не нужно ли его обнять? Поцеловать? Сделать то, что должно было бы его успокоить. Он смотрел на ее растерянность с примесью вины и удивлялся, как она вообще может с ним говорить.

– Со мной все прекрасно, – обычно отвечал он, тогда она начинала заниматься дочкой или возвращалась на кухню готовить ужин.

Самое плохое заключалось в том, что́ все это означало. Поскольку деньги и ее решение скрыть их от него могли означать только одно. Он понимал, год для них выдался не из легких, многое по-прежнему оставалось неестественным, ощущалась напряженность. Он понимал, что отстранялся от нее в тех случаях, когда в этом не было необходимости, что какая-то маленькая гаденькая частичка его существа все еще наказывала ее. Но он считал, что она могла хотя бы намекнуть…

Впрочем, какого намека он мог ожидать? Это была женщина, которая изменила ему в то время, когда он лишился опоры, когда его бизнес умирал, да и он сам был не лучше. Таким неожиданным было ее признание в то утро, когда она ему все рассказала, что он почувствовал невероятно острую боль в груди и на секунду решил, что умирает. Она тогда ничего не объяснила.

Но что бы там ни было, он по-прежнему ее любил. Последние недели ему дышалось легче, возникло ощущение, что к ним возвращается что-то ценное. Он если не простил ее, то, во всяком случае, начал видеть возможность простить. Говоря штампами того проклятого психолога, их брак мог бы стать прочнее.

При одном условии – честности.

Она слушала и кивала. Взяла его руку и сжала. Это был их последний сеанс.

Хэл подвинулся к краю кровати, смутно сознавая, что в кармане его пиджака лежит пластмассовый шаблон, рассвет медленно освещал их комнату, словно говоря, что прошла еще одна ночь, отданная на размышления, а впереди еще один день, предвещавший метания, ярость и страх.

Камилла спала, а ее рука соскользнула с его бока и упала, бессильная, рядом на кровать.

* * *

Поезд идет только до Ливерпуль-стрит, объявили по громкой связи и на всякий случай повторили еще раз. Дейзи придвинулась к окну, наблюдая, как плоские болота долины Ли постепенно сливаются с грязными и несимпатичными предместьями Восточного Лондона. Проведя два месяца в маленьком мирке «Аркадии» и Мерхема, она почему-то почувствовала себя провинциалкой, почти опасаясь большого города. Лондон, казалось, был неразрывно связан с Даниелем. А потому вызывал боль. В Мерхеме ей жилось спокойно: никакого прошлого, никаких ассоциаций. Но только когда поезд приблизился к городу, она осознала, что дом дарил ей больше душевного покоя, чем можно было себе представить.

Лотти сказала бы, что все это глупости.

– Тебя ждет чудесный день, – прокомментировала она, отправляя в раскрытый ротик Элли ложку подслащенной овсянки. – Тебе полезно прошвырнуться. Быть может, ты даже найдешь время встретиться с подружками и узнать все новости.

Дейзи, как ни старалась, не вспомнила ни одной. Она всегда дружила больше с мальчиками, чем с девочками: наверное, так бывает, когда парни других девушек находят тебя чересчур привлекательной. Видимо, она плохо старалась, потому что сейчас из настоящих подруг у нее остались только сестра («Ты наконец подала на алименты?») и Камилла («Я не чувствую никаких растяжек. Ты в прекрасной форме»). И вот теперь появилась Лотти, которая, приоткрыв немного свое прошлое, стала держаться более расслабленно, высказываться не так строго, с большой долей юмора.

– Надеюсь, ты выберешь что-нибудь нарядное, – сказала она, когда Дейзи направилась наверх переодеваться, – чтобы не выглядеть, как мешок с картошкой. Вдруг он поведет тебя в какое-нибудь шикарное место.

– Это не романтическое свидание, – ответила Дейзи.

– Ну, какое уж есть, – парировала Лотти. – Я бы на твоем месте воспользовалась случаем. Что с ним не так, если на то пошло? Симпатичный, неженатый. Явно при деньгах. Давай действуй, надень свой топик, сквозь который просвечивает белье.