«Я люблю тебя, — думал он. — Я люблю тебя так, как великий вождь Тулоко любил Мадиву в ту весну, когда они слились воедино (даже сильнее, потому что я не бог и не знаю того, что известно богам о чувствах). Моя любовь — это такая любовь, которая питает корни и раскрывает почки навстречу свету отца-Солнца; такая любовь, от магической силы которой распускаются листья, набухает мощный стебель, расцветают нежные цветы; любовь, которая излучает гордый свет, обращает свой лик к небу, подставляя его летнему ветерку. Любовь, которая ослабевает осенью; от которой темнеет, разлагается, а затем снова возрождается к жизни земля. Любовь, которая зимой впадает в спячку; любовь, которая смиренно переносит дождь слез из твоих глаз, колючий ветер твоего гнева и леденящий холод твоего сердца. Я люблю твои вьющиеся волосы, твои миндалевидные глаза, твой потешный нос, твой мягкий рот. Даже твои обезьяньи уши (хотя сам я не замечаю этого сходства). Я люблю твои упругие груди, твои женственные бедра, твой живот, который растет вместе с находящимся в нем ребенком, вскормленным только моей любовью. Я люблю тебя».
Но вместо этого Тонго сказал:
— Не знаю. Может быть, тебе что-то надо?
— Я хочу вернуться обратно в город. Я хочу повидаться с семьей.
Вождь пристально посмотрел на жену. Дверь хижины захлопнул ветер, на лицо вождя набежала тень (одновременно с тяжестью, что легла на его сердце), но Кудзайи не видела выражения его лица.
— Хорошо, — сказал он и вышел из комнаты.
Лучше бы его жена умерла. Именно об этом подумал Тонго. Подумал потому, что его терзало ощущение своей отвергнутости, боль, которую мужчины с их нечувствительностью к такого рода страданиям практически не испытывают. (Что им мешает жениться на более молодых женщинах с более пышными и упругими грудями?) Более того, ее смерть была бы более предпочтительной, чем бесславный развод, которого, похоже, не избежать.
Вожди обычно не разводятся. По традиции, наскучившая жена ссылается на постоянное пребывание в самый темный угол крааля и заменяется более радующей глаз особой. Но факты — упрямая вещь, и поскольку Тулоко (первый и величайший вождь) был верен своей жене Мадиве, о чем слагались легенды, большинство его потомков избежало многоженства и непременно сопутствовавшего ему чувства неудобства, неправильности происходящего. А тех из них, кто сочетался узами брака более чем единожды, награждали унизительными кличками типа «Тапецва неудовлетворенный» или «Рупайи ненасытные глаза». Вообще говоря, бракосочетание вождя служило образцом для его подданных, и, хотя на контакты с проститутками смотрели сквозь пальцы, о разводах никто и не помышлял. До недавнего времени.
Итак, Тонго быстро шагал по просторам Зиминдо, а над ним — и в прямом, и в переносном смыслах — сгущались тучи. Он не удивился, если бы узнал о том, что отец-Солнце не горит желанием встретиться с ним лицом к лицу, а вместо этого послал своих черных небесных солдат, приказав им поупражняться над ним в неуклюжем остроумии, а затем с высоты помочиться ему на голову. Скоро начался дождь, и Тонго с удивлением обнаружил, что в той бадье, которую он уже наполнил жалостью к себе, есть еще место для одной, а может, и двух капель.
Он укрылся под деревом муасса кора которого напоминала сморщенное старческое лицо, и, поднеся ко рту бутылку из-под кока-колы, сделал большой глоток кисловатого с густым осадком кашасу. Прислонившись спиной к дереву, он начал наблюдать, как капли дождя заколотили по земле, и стал вдыхать манящий, многообещающий запах влажной почвы. Он не понимал, почему мысли о предках так назойливо лезут ему в голову следом за воспоминаниями о постыдных прозвищах приверженцев многоженства); но сейчас эти мысли были там, и избавиться от них было нелегко.
Он припомнил рассказы своего отца о его предке, Мхланге, поднявшем в начале века восстание против особо тиранического и злобного мусунгу, служившего начальником местной администрации. Мхланге в наказание за произносимые им речи отрезали тубы, но он, не испытывая ни малейшего смущения из-за своей изуродованной физиономии, вернулся в деревню.
— Мусунгу могут попортить мне внешний вид, но им не отучить меня улыбаться, — объявил он.
А разве может не вызывать симпатию прапрадед Тонго, Фрэнсис, который принял христианство после спора с монахом о его верности обету безбрачия (непостижимое пари)? Во время введения военного положения в 1967 году он, а вместе с ним еще двадцать человек были расстреляны за неповиновение властям. Местный миссионер, крестивший Фрэнсиса, слезно молил сохранить ему жизнь, но старший сержант британской армии отмахнулся от него, сказав: «Не волнуйтесь так, падре. Пусть святой Петр по-своему расставит все по местам».
Даже дед Тонго Шингайи (который при крещении был наречен Бартоломью, но, разумеется, продолжал называться прежним именем) был сыном революции, произошедшей в период войны за независимость. В былые времена лица мбоко часто возникали перед мысленным взором Тонго, они словно являлись из снов, и ему очень нравилось представлять себе Шингайи, сражающегося плечом к плечу с Адини, первым президентом Замбави, во время их вылазок на юг.
Тонго размышлял обо всех благородных вождях в своем роду — а эта генеалогическая линия восходила (по крайней мере теоретически, поскольку сам он не верил этому) к самому великому вождю Тулоко, — и он поневоле задумался о том, как становятся героями; или ими рождаются? Он задавал себе вопрос, а есть ли у него какие-либо шансы на то, чтобы стать героем? Ведь сейчас нет войн, в ходе которых можно себя проявить; нет революций, к участию в которых можно призывать; нет хорошей драки, в которую можно ввязаться. Он бы наверняка пожертвовал своими губами ради дела справедливости, отдал бы жизнь за свою расу, убивал бы во имя своего народа, разве он на это не способен? Но, великие боги! Сейчас даже охотничьи вылазки, устраивавшиеся прежде в так называемые «дни здоровья», безоговорочно запрещены, поскольку большинство животных находится под неусыпной круглосуточной охраной ради того, чтобы туристы мусунгу, прибывающие сюда во время свадебных путешествий, могли полюбоваться на них. Его титул был сейчас лишь архаической синекурой, его почитали формально, лишь в силу полузабытой традиции; а в практическом отношении от него было столько же пользы, сколько от девственности новобрачной.
Итак, есть ли у него какие-либо шансы на то, чтобы стать героем? Никаких. И кстати, его брак наверняка не лопнул бы, сражайся он за честь своей страны или гоняйся по лесам за негодяями шумба. Ведь тогда он вернулся бы желанным победителем, и Кудзайи раздвинула бы ноги и была благодарна ему за такую честь. А если бы она устала, то наверняка послала бы его к деревенским проституткам со словами: «Иди к ним! Ты заслужил это!» И эти шлюхи наверняка платили бы ему за потраченные на них первоклассные гены и за возможность произвести на свет хотя и незаконнорожденного, но все-таки отпрыска вождя. А что вышло вместо этого?
А вместо этого вышло вот что: дождь кончился, кашазу выпито до капли, а голова его вот-вот треснет от боли, словно перезрелая ягода мацвое. Вместо этого он должен ожидать того, что потомки будут весело смеяться, вспоминая Тонго-разведенца. Вместо этого он, размышляя, обращается к файлу с маркировкой «Отложено до принятия решения» и постоянно конфликтует сам с собой по поводу хранящегося в этом файле намерения повидаться с профессором этноархеологии. Но эти конфликты носят чисто формальный характер, поскольку решение уже принято его собственными ногами; а принято это решение по прихоти маленького, никому не подчиняющегося деспота, постоянно находящегося в полудремотном состоянии в левой части его тела.
