Теперь она занималась этрусками — несколько месяцев назад Хема побывала на лекции об отсылках к этрусской культуре в сочинениях Вергилия, и это подхлестнуло ее любопытство. Ее и так давно уже занимала эта таинственная, предшествовавшая Риму цивилизация, пришедшая в центр Апеннинского полуострова, видимо, из Малой Азии, и процветавшая почти четыре столетия. К тому же более сотни лет этруски правили Римом, пока, недовольные тиранством Тарквиния Гордого, римляне не изгнали его. Позже эта цивилизация была забыта, не осталось почти никаких письменных доказательств ее существования. Основным культурным наследием Этрурии были некрополи и предметы, связанные с погребальным обрядом: драгоценности и расписные вазы, оружие и одежда, которую складывали в местах захоронений, чтобы обеспечить умерших всем необходимым по ту сторону реки жизни. Хема читала о гаруспиках, этрусских предсказателях, гадавших по внутренностям жертвенных животных и толковавших явления природы, сны беременных женщин и особенности построения птичьих косяков при перелете. По возвращении в Уэллсли Хема планировала организовать семинар на тему влияния этрусков на античную культуру, а возможно, если удастся набрать достаточно материала, набросать план новой книги. Она съездила в Ватикан посмотреть коллекцию этрусского наследия в Григорианском Египетском музее, а также Музей этрусков на виллу Джулия. Теперь Хема внимательно прочесывала Цицерона и Сенеку, Ливия и Плиния на предмет любых сведений об этрусках, даже прочитала фрагменты работ римского сенатора-астролога Нигидия Фигула, закладывая страницы кусочками цветной бумаги и занося самые интересные сведения в свой компьютер.
Хема так увлеклась своими исследованиями, что не позвонила никому из друзей Джованны. Ее вполне устраивало проводить дни в одиночестве, работать, читать, обедать в ресторане у портика Октавии. После обеда Хема обычно гуляла по Риму — заходила в церкви, бродила по грязноватым узким улочкам, выходящим на просторные, залитые солнцем площади. Вечера она проводила дома, готовила себе простые блюда, которые съедала перед телевизором. Ей не хотелось идти в ресторан вечером одной, в Риме это, похоже было не принято. Странно, конечно, но, когда она приезжала сюда с Джулианом, итальянские мужчины безошибочно чувствовали, что ее сердце занято, и никогда не подходили к ней, даже если она сидела в кафе одна. Теперь же, несмотря на помолвку с Навином, Хема болезненно остро чувствовала интерес римских мужчин — на улице ее постоянно оглядывали с ног до головы, иногда окликали или свистели ей вслед. И хотя ей было приятно такое внимание, каждый раз оно напоминало ей о том, что их отношения с Навином не имеют ничего общего с любовью.
По субботам, вместо того чтобы проводить утренние часы в работе, Хема давала себе отдохнуть и шла на Кампо-ди-Фиори, на традиционный овощной базар на открытом воздухе. Она со скрытой завистью наблюдала, как молодые, стильно одетые итальянки, увешанные золотом и легко удерживающиеся на трехдюймовых каблуках, толкают перед собой нарядные коляски и покупают овощи и фрукты «на кило». Эти женщины с их пышными черными волосами, в черных очках, которые пока не скрывали морщин, были гораздо моложе Хемы, но в их обществе она чувствовала себя неопытной девочкой. Она знала, что ей недостает их уверенности в себе, их шарма, но, как ни старалась, не могла заставить себя так же игриво улыбаться и флиртовать с продавцами овощей. Наверное, за время их романа с Джулианом Хема слишком привыкла к роли «другой женщины». Поначалу их тайные встречи казались ей ужасно романтичными, а себя она считала «светской» женщиной, свободной от условностей, но постепенно ограничения ее положения начали ее раздражать. Зачем же она по доброй воле лишила себя удовольствия открытого общения с мужчиной? Зачем потеряла столько лет? Она ведь не могла даже мечтать о детях… Но вот пришел Навин и все исправил — они оба знали, что уже не молоды, и ее будущий муж несколько раз настойчиво намекнул, что сразу после свадьбы им надо будет не откладывая заняться продолжением рода.
Однажды после обеда Хема почувствовала такой прилив сил, что прошла пешком сначала до пьяцца дель-Пополо, а потом дошла и до виллы Джулия, чтобы еще раз взглянуть на коллекцию этрусского искусства. В музее Хема прошлась по залам, тронутая, как обычно, видом потрескавшихся мисок и ложек, которые касались губ давно умерших людей; рассматривая замысловато украшенные фибулы — бронзовые пряжки и тонкие палочки, которыми древние матроны наносили себе на кожу духи. Но в этот раз, взглянув на знаменитый гигантский саркофаг жениха и невесты, заключенный в стеклянный куб, Хема не могла удержаться от слез. Почему-то ей в голову пришел Навин. Глядя на фигуры улыбающихся молодоженов, сидящих тесно прижавшись друг к другу, на крышке их общего гроба, Хема вдруг подумала, что в ее будущем браке тоже есть что-то изначально мертвое, неестественное. Умом она понимала, конечно, что любовь может прийти к ним с Навином с годами и осветить их брак, как это получилось у ее родителей, но по дороге домой будущее виделось ей в мрачном свете. Она зашла в овощную лавку на виа дей-Джуббонари, купила пучок салата, коробку спагетти, свежие грибы и сметану для соуса. Она осторожно прошла по мощеному дворику дома Джованны мимо кассы портика, где ее лениво приветствовали слоняющиеся по площади носильщики. Во дворе каменный лев нескончаемо лил воду из широко разинутой пасти. Хема устало поднялась по крутой лестнице на третий этаж, за день она нагулялась на славу.
Дома она сразу же увидела мигающий красный огонек автоответчика. Хема нажала на кнопку, ожидая услышать голос Навина или Джованны. Однако в этот раз звонил друг Джованны по имени Эдо, и Хема смутно вспомнила, что видела это имя в списке друзей, которым Джованна просила ее позвонить. Эдо сказал, что уже несколько недель ожидает от нее звонка и начал беспокоиться, все ли у нее в порядке? В голосе его слышалось искреннее волнение, и Хема тут же ему перезвонила. Она уверила Эдо, что не больна, и, поскольку никаких оправданий он слышать не хотел, приняла приглашение пообедать с ним и его женой в следующую субботу.
Жена Эдо Паола работала фоторедактором в еженедельнике «Эспрессо». Каушик познакомился с ней в Нетании, курортном городке на израильском побережье, когда они вместе работали там, освещая последствия взрыва в банкетном зале одной из гостиниц, совершенного в тот момент, когда гости собирались начать пасхальную трапезу. Каушик редко работал в Италии, так, по мелочи — пара фотосессий сенегальских беженцев, несколько снимков похоронной процессии, которую он случайно увидел около Колизея, — хоронили погибших в Ираке итальянских военных. Большую часть последних лет Каушик провел в горячих точках — в секторе Газа и Западном берегу Иордана, — и в Риме бывал лишь проездом.
Каушик работал фотожурналистом уже почти двадцать лет. Его карьера началась, как это водится, случайно, в 1987 году, когда он сбежал от себя и от семьи в Латинскую Америку — на окончание колледжа отец подарил ему внушительную сумму. Вначале он путешествовал вместе с другом по имени Дуглас, они стартовали от мексиканской границы, надеясь добраться до Патагонии. Несколько месяцев они провели в Мексике, постепенно продвигаясь на юг, затем переехали в Гватемалу, а потом в Сальвадор. К этому времени Дуглас решил, что хватит с него экзотики, и купил себе обратный билет до Мадрида. Белокожий и светловолосый, он выглядел таким типичным американцем, что ему доставалось от местного населения больше, чем Каушику. Каушик не так выделялся среди смуглых, подвижных латиносов, поэтому ни солдаты, патрулирующие улицу с ружьями практически такими же длинными, как они сами, ни дети, с удовольствием позирующие перед его камерой, денег у него не вымогали и с оскорблениями не бросались. Нет, тоже бросались, конечно, но не так часто. После отъезда приятеля Каушик продолжал в одиночестве обследовать территорию Сальвадора — страны по размеру, если верить путеводителю, меньшей, чем штат Массачусетс. Он фотографировал гору-вулкан, нависающую над городом с запада, изрешеченные выстрелами стены домов, глубокие трещины, оставленные прошлогодним землетрясением.
