— В шкафу ничего не осталось? — спросила она.
— Нет, мадам! — воскликнула Аньес. — Только… только бумаги…
Мадлен попыталась закрыть чемодан, но он был слишком набит. Присев на корточки, она нажала на крышку коленом. Ощущение загнанности, печать смерти сдавили ей сердце. Как будто приходилось снова хоронить Жан-Марка… Наконец ей удалось защелкнуть замки. Наружу из щели торчал край полосатой пижамы, но у Мадлен не хватило мужества снова открывать чемодан.
— Мне начать уборку, мадам? — спросила Аньес.
Мадлен почувствовала, что не вынесет вздохов служанки за спиной, когда начнет разбирать бумаги и книги Жан-Марка.
— Нет, благодарю вас, Аньес. Вы мне больше не нужны. Возьмите чемодан и отправляйтесь. Убрать здесь сможете и завтра, во второй половине дня.
— Знаете, мадам, я не осмелюсь прийти сюда одна! — с опаской пробормотала старая женщина.
— Что ж, милая, я приду с вами…
Как только Аньес ушла, Мадлен почудилось, что она сейчас очутится лицом к лицу наедине с Жан-Марком. В этом месте, где он страдал, любил и мечтал, прежде чем исчезнуть навсегда, еще присутствовала, бесспорно, какая-то его частичка. На стене над кроватью была приколота фотография античной скульптуры: двое подростков — Орест и Пилад. В ней не было ничего особенного. Почему же Жан-Марк отвел ей столь почетное место? Кровать оставалась неубранной. Смятые простыни еще помнили о теле, лежавшем здесь в последнюю ночь своей жизни. На стуле стоял стакан с водой: Жан-Марк, вероятно, хотел пить ночью. На столе — книги по юриспруденции, конспекты с пометками красным карандашом на полях — скорее всего, на том месте, где Жан-Марк остановился, собираясь вскоре вернуться к чтению.
В коридоре раздались шаги. Мадлен повернула голову на звук. Открылась, а потом со стуком захлопнулась дверь соседней комнаты.
Тишина, пустота и отсутствие создавали ощущение клетки. Нервы Мадлен были на пределе. Сев за стол, она начала опустошать содержимое ящиков в матерчатую сумку, захваченную из дома. Среди бумаг она нашла свое собственное письмо, которое написала Жан-Марку четыре года назад: ничего примечательного — просто описание ее жизни в Туке и вопросы о его учебе… Почему он сохранил его? А еще Мадлен увидела в ящике свою давнюю фотографию — молодая, худенькая, в вышедшем из моды костюме; снимок Франсуазы и Даниэля на берегу моря, сделанный во время каникул, и еще одну — гораздо большего размера. На ней был изображен мальчик с грустной улыбкой — Мадлен его не сразу узнала. Внезапно она вспомнила — ну конечно, это Жильбер! На обороте карандашом была написана строчка из Бодлера, из «Цветов зла»: «О, освежающие сумерки!» И дата — «17 апреля». В этой юношеской дружбе Мадлен почудилась какая-то тайна, и она продолжила поиски. Ни одной фотографии Валери, ни письма, ни записки, ни хоть самого крошечного подарка на память любимому. Словно невеста ничего не значила для Жан-Марка — даже накануне свадьбы… Это обстоятельство делало еще более странной поездку двух молодых людей в воскресенье по шоссе на юг. Почему они оказались вдвоем в машине Жильбера в тот момент, когда Жан-Марку по всем правилам полагалось находиться рядом с невестой? Мадлен вспомнила тот вечер, когда она ужинала вдвоем со своим племянником в ресторане и там появился Жильбер — элегантный и непосредственный. У Жан-Марка был такой странный вид — требовательный взгляд собственника, причем встревоженного собственника! Несколько слов, которыми молодые люди обменялись при Мадлен, свидетельствовали об удивительной общности вкусов. Внезапно она почувствовала, что оказалась на краю бездны, и отшатнулась, словно сам Жан-Марк запретил ей идти дальше.
Он и Жильбер тогда смеялись, говорили громко и быстро, были молоды, читали стихи, принимали самих себя всерьез. Она пригласила их в Тук. Они с восторгом согласились. А сегодня и тот и другой были мертвы. Погибли в одно и то же мгновение. У Жан-Марка — перелом основания черепа. У Жильбера — раздавлена грудная клетка. Врач-патологоанатом решительно заявил: они не страдали. Смерть не идет молодым. Как одежда, украденная у старика. Но что сталось бы с Жан-Марком, не погибни он в той нелепой аварии? Женился бы на Валери и потом сожалел об этом, угнетенный светскими обязанностями, оторванный от истинных своих устремлений, а возможно, и от подлинной любви?.. «Кто знает, возможно, на весах истинных человеческих ценностей несколько минут безрассудного счастья значат больше, чем годы так называемого преуспеяния…» Мадлен испугалась направления, в котором потекли ее мысли. Она была словно околдована. Как стена, нагревшаяся за день на солнце, отдает тепло после наступления ночи, так и комната, в которой жил Жан-Марк, источала его мысли из потустороннего мира.
Мадлен встала, отколола от стены фотографию скульптуры Ореста и Пилада. Пока не окончена уборка, нужно запретить себе думать. Она уничтожала следы — как пылесос, как ластик. Поспешно убрала в сумку фотографии, дневники, тетради, отдельные листки бумаги, письма. Возможно, разгадка причин случившейся драмы находится в этих бумагах? Мадлен не хотела ее знать.
Когда она все закончила, комната больше никому не принадлежала, как будто Жан-Марк никогда здесь не жил. Николя может переезжать. Мадлен открыла окно. Шум города оглушил ее. Почему она здесь, она — пятидесятилетняя женщина со своим домом в Туке, со своими безделушками, лисичкой, со своими больными ногами, одышкой, жалким счетом в банке и бесконечным одиночеством, — в то время как Жан-Марк?.. У Мадлен сбилось дыхание — как в тот день в Трувиле, когда она плавала и огромная волна ударила ее в грудь.
Когда потрясение прошло, Мадлен почувствовала себя лучше. Она закрыла окно и вынесла набитую сумку на лестничную площадку. Поворот ключа в замке. Что теперь происходит за закрытой дверью? Сумка была ужасно тяжелой. Она с трудом снесла ее вниз и взяла такси, чтобы вернуться на рю Бонапарт.
После обеда семья собралась в гостиной. Даниэла разливала кофе. Франсуаза смотрела на брата, на Маду и уговаривала себя быть мужественной. Филипп взял два куска сахара. Он стоял у камина, держа чашку в руке. Ложечка звякнула о блюдце. Этот звук стал для Франсуазы сигналом. Подняв голову, она взглянула отцу в глаза и прошептала:
— Я забыла тебе сказать, папа: сегодня утром, после твоего ухода, звонила Кароль. Я посоветовала ей позвонить тебе в контору…
— Да-да, — ответил Филипп, — мы разговаривали. Спасибо…
Он бросил на присутствующих властный взгляд. Все лица казались ему враждебными. А ведь еще сегодня утром Франсуаза была так нежна с ним, Даниэль с жаром сообщал о своем намерении изучать право, чтобы подставить отцу плечо! Что случилось за эти несколько часов? Неважно! Плевать он хотел на их настроение. Голос Кароль звал его издалека, очаровывал, соблазнял, укрепляя в намерении поступить по-своему. В тот момент, когда он готов был поддаться отчаянию, она подтвердила ему — так деликатно, так нежно! — что намерения ее не изменились. Она скучает в Мюнхене, хочет вернуться раньше, чем предполагала. Они разговаривали так минут двадцать. А может, и дольше! Как в самом начале их романа!..
— У меня как раз важная новость для вас, — сказал он. — Мы с Кароль приняли решение снова жить вместе.
