Я слушала его торопливые излияния, но, как никто другой, видела, что его глаза лгут, и мне неважно было, храбрец он или трус: Сандро пустился на необходимый обман, чтобы уберечь себя и пережить трудные годы.
Савонарола открыто торжествовал. Он приблизился к художнику, и тот грузно опустился перед доминиканцем на колени, склонив голову для благословения. Священник воздел руки и возопил:
— Даже подлейшей из тварей дано осознать свои заблуждения! Прими искупление сего грешника!
Площадь одобрительно загудела. Я услышала рыдания множества людей, голосивших:
— Он спасен! Прими, о Господи, и мое искупление!
— Но есть те, — объявил Савонарола, перекрывая общий гвалт, — кто не заслуживает искупления! Они не покорились воле Господа! Они оскорбили Его имя и осквернили святое распятие!
В толпе встревоженно зашушукались, и меня вдруг объял безотчетный страх. На площади готовилось некое жуткое действо. Отроческие трепетные голоса, распевающие хоралы, возвестили очередное появление на площади юных «ангелов», только на этот раз те вышагивали вереницей, окружив небольшую группку людей. Приглядевшись, я увидела полдюжины скованных по рукам и ногам мужчин с окровавленными от побоев лицами и обезумевшими от ужаса глазами. Среди них был и Бенито.
Приблизившись к костру, «ангелы» разделились и обступили несчастных пленников с двух сторон. Ноги у меня подкашивались, а язык, как это часто бывает в кошмарных снах, отказывался повиноваться.
— Посмотрите на этих негодных! — ярился Савонарола. — Еще недавно они были людьми, но теперь их поглотила тьма! Они стали добычей дьявола! Их сердца и разум черны от гнили, и их гложут черви!
В подтверждение моих худших опасений откуда-то возникли шесть грубо сколоченных в виде буквы X деревянных крестов. Их установили под наклоном перед будущими жертвами. Пленников поставили лицом к крестам и привязали за запястья и лодыжки. Затем явились шесть палачей в капюшонах, со стальными зазубренными прутьями в руках. Они вспороли на обреченных рубашки, обнажив их торсы. Я вдруг осознала, что через мгновение с этих несчастных сдерут кожу, выставив на обозрение кровоточащую плоть, и прокляла себя за то, что слишком плохо предупреждала Бенито об опасности. Достаточно было бы рассказать ему историю с моим арестом.
— Помилуй грешных! — орал Савонарола. — Спаси их, Боже!
С первыми безжалостными ударами прутьев из меня рванулся наружу ожесточенный выкрик: «Нет!» Я стала проталкиваться вперед, но не успела сделать и двух шагов, как в меня кто-то врезался с такой силой, что я не устояла на ногах и упала. Обидчик закрыл мне рот ладонью, приглушив мой отчаянный вопль. Навалившись на меня всем телом, Сандро Боттичелли горячо зашептал мне в ухо:
— Не глупи, Катон! Ты только навредишь ему!
Не тратя времени, Сандро поднял меня и потащил прочь сквозь покорное людское стадо. Затем мы очертя голову бежали по улицам Флоренции к месту безусловного покровительства, от всей души надеясь, что охватившее город безумие нас не застигнет.
Впереди показался дворец Медичи.
«Спасение, — лихорадочно думала я. — Лоренцо. Любовь и здравый ум…»
Мы поспешно завернули за угол и влетели в центральный дворик, где возвышался «Давид» Донателло — прекрасный, женоподобный и богохульный… Клан Медичи, мои любимые друзья, были в глазах Савонаролы образцовым семейством.
«И здесь нет спасения, — поняла я. — Нигде нет спасения».
ВЫГОДНЫЙ СГОВОР
ГЛАВА 31
Порою жизнь исполнена к нам благоволения. Тогда все в ней осуществимо, и каждый новый рассвет обещает приятные приключения. Так было, когда я впервые приехала во Флоренцию.
Но бывают времена, когда мы просто влачим жизнь, с трудом делая шаг за шагом, и с тревогой ждем, что вот-вот распахнется дверь и мы пикнуть не успеем, как нас затянет вихрь роковой непредвиденности.
Годы после отъезда Леонардо промчались с умопомрачительной быстротой. К моей превеликой радости, в модном Милане он зажил на широкую ногу. Il Moro со свитой осыпал его почестями, а отнюдь не грязными сплетнями. Леонардо получил там официальный титул придворного живописца, церемониймейстера и механика. И в Милане он наконец избавился от постоянного напоминания об отце, жалевшем, что его бастард вообще появился на свет. Я, конечно же, себялюбиво скучала по сыну, по дружескому общению с ним, по возможности созерцать его прекрасные черты и по той сумасшедшинке, что мелькала в его глазах, стоило ему воодушевиться очередным безрассудным проектом.
Флоренция меж тем пребывала в состоянии войны, но полями сражений служили не улицы и площади, а души самих горожан. В ней насмерть схватились не две армии, а два человека — Il Magnifico и Савонарола. Здесь больше не видели празднеств — только унылые религиозные шествия. Люди доносили на соседей, дети — на родителей. Искусство, культура и знания были выброшены за ненадобностью. Прежнюю радость жизни флорентийцам заменял страх вечных мук.
Я потихоньку обитала в Кастелле Лукреции, хотя мое существование являло собой бледную тень прежней жизни в этом величайшем из городов мира, где некогда меня почитали за уважаемого человека и доброго соседа.
Пугающе пустыми улицами я теперь пробиралась к дворцу Медичи. По пути мне попались всего несколько прохожих, но и те избегали приветствий и торопливо отводили взгляды. Впрочем, сегодня я направлялась не в сам дворец, а в примыкавший к нему садик — его Лоренцо разбил после внезапной и скоропостижной кончины Клариче. Il Magnifico оплакал мать своих детей и по-итальянски добродетельную супругу, но не слишком скорбел об ушедшей любви и страсти, которых в их браке было мало.
Толкнув тяжелые двери в сад Медичи, я облегченно вздохнула: я вновь попала в настоящий Эдем. В уютном уголке с пышной растительностью и вычурными мраморными фонтанами разместилась школа для молодых дарований. Одни полотна и античные статуи приносили сюда на реставрацию, другие служили для обучения и вдохновения. Посреди городской аскетической наготы и страданий мой возлюбленный сумел создать святилище красоты и творчества.
По периметру сада были установлены палатки, в которых трудились над глиной и камнем подающие надежды отроки. Нанятый маэстро переходил с наставлениями от ученика к ученику.
Я увидела, что Лоренцо уже здесь — вместе со старшим сыном он стоял под внушительным изваянием Геракла. Пьеро к тому времени стукнуло двадцать четыре года, и из всех наследников Медичи он, по мнению отца, был самым никчемным. Дочери Il Magnifico уже были выданы замуж, младший сын стал кардиналом. Однако главу клана крайне беспокоило и унаследованное Пьеро от матери чванство, и высокомерие вкупе с ветреностью, которым Клариче только потворствовала. Как бы то ни было, Пьеро однажды предстояло принять от отца бразды правления Флоренцией.
Лоренцо недовольно хмурился, а сын рассеянно слушал его, листок за листком ощипывая розовый куст и бросая обрывки себе под ноги.
