Сырой воздух пахнет мхом. Почти час они ползут по сточной трубе, диаметр которой едва ли больше ширины плеч Койота, но сам он не унывает, он скользит по узкому туннелю так ловко, словно занимался этим всю жизнь.
— И это акведук? — Анхель произносит только эту короткую фразу, но все понимают ее потаенный смысл.
— Хрена лысого, — отвечает Амо. Если это не акведук, то им придется вернуться, или застрять здесь на веки вечные, или наткнуться на тысячу возможных неприятностей, и что тогда?
Включен только один головной фонарь из четырех, они берегут батарейки, судорожно вдыхая чернильный ночной мрак. Больше всего на свете Койот боится дождя, он молит Бога только об одном маленьком чуде — чтобы дождя не было. Они ползут и ползут, у них трещат суставы, им холодно, тяжело дышать, еще тяжелее говорить, а это и вовсе плохо. Впереди расширение трубы и поворот. Обрывистый круглый порог нависает над отверстием, ведущим в пространство не больше кабинки для душа, но высота почти в рост человека, и они могут наконец выпрямиться. В тусклом свете фонаря Габриаль вдруг замечает, что Амо побелел как мел. На побелевшем лице выступает холодный пот. Что тут скажешь? Габриаль протягивает Амо свою бутылку с водой, ничего, он сам попьет поменьше, но вода не помогает. Все беспомощно смотрят, как Амо все больше впадает в тяжелую клаустрофобию.
Теперь Амо не способен отвечать даже на самые простые вопросы. Он где-то далеко, глаза его пусты и влажны.
Проход впереди оказывается узкой завитой щелью, похожей на провал каньона. Воздух становится разреженным и горячим. Если что-нибудь заблокирует проход, по которому они только что проползли, то им придется потратить часы на разбор завалов, а если они взорвут их, то наверняка не выживут, все стены здесь держатся на честном слове, и это большая удача, а большая удача и маленький взрыв редко ходят рука об руку.
Идут они, как гуси, согнувшись в три погибели, спина горизонтально, шея вытянута вперед. Но все же это лучше, чем ползти. Они постепенно поднимаются по покатому склону, и никто из них не может сказать, сколько они идут — десять футов, сто или вообще всю жизнь.
Габриаль идет замыкающим. Вот Амо кладет ему на грудь руку и подает сигнал остановиться. Они останавливаются и ждут в нависающей темноте. Койот что-то шепчет Анхелю, тот передает Амо, а он поворачивается к Габриалю, но не может вымолвить ни слова. Тогда Анхель подныривает под него, подбирается к Габриалю и передает ему слова Койота. «Мы идем по щели между акведуком и башней, впереди очень крутой подъем, а за ним акведук разделяется на сотню ответвлений, которые могут завести куда угодно, тем более что мы движемся в полной темноте. Поэтому Койот не хочет рисковать. Он говорит, чтобы мы не отставали и держались друг за друга».
71
— Предоставляю вам эту честь, — говорит Койот и отходит в сторону.
Анхель входит в башню первым, лицо, вымазанное маскировочной краской, выглядит размазанным кровоподтеком. Другие, впрочем, выглядят ничуть не лучше. Они в грязи, одежда порвана в клочья, грязь набилась под ногти, в ботинки, склеила волосы, серебристые кудри Койота вымазаны сажей, Амо охрип, словно давление туннеля передалось сквозь одежду на горло и выдавило из его груди весь воздух.
Внутри невозможное, гигантское пространство. Космос. Гулкое нутро огромного котла. Входное отверстие мало, это тамбур, заваленный камнями, вход тускло-серый, а размерами вряд ли сильно превосходит вход в кроличью нору. Анхель ныряет, сгибает спину и прижимает голову к груди, чтобы пролезть внутрь. В воздухе витает запах плесени и какой-то пряности, наверное, кардамона. Выход — настоящий сюрприз, ибо заставляет выпрямиться во весь рост и задрать голову кверху, вглядываясь в невероятную, невозможную высь башни. Сотни футов камня и слабый свет, наполняющий весь этот немыслимый объем. Последний, прощальный свет. Некоторые углубления стен настолько темны, что кажутся черными пятнами вечности. Эти места притягивают, как черные дыры, они могут всосать утраченное время и все сущее вокруг них. В этих местах плохо работают законы мироздания, а в других закона тяготения не хватает даже на то, чтобы удержать на месте пушинку.
Все пространство заполнено звуками, звук излучается из стен под самыми причудливыми углами, слышится жутковатое эхо, звуки расплываются, контуры расползаются, стоит только попытаться присмотреться к ним. Что тому причина — страшная высота, камни стен или некий акустический фокус, предусмотренный конструкцией? Анхель не уверен в этом, но величие и ужас этого места отбивают у него всякую охоту говорить.
Может быть, все дело в том, что нет этажей, которые бы расчленили это пространство на слои, здесь же видна только металлическая винтовая лестница, вьющаяся кверху вдоль бесконечно высоких стен. Стены невероятны. Повсюду завалы знаний и квинтэссенции опыта. Ящик громоздится на ящике, жестяные коробки, круглые барабаны и просто бумаги, сваленные в кучи у стен, как баррикады. Две тысячи лет утраты богов, исчезновения религий и погребения в пыли святых людей.
В середине абсолютно пустое пространство.
— Как хоккейная площадка, — говорит Койот.
Анхель удивленно поднимает бровь, и Койот добавляет:
— Кстати, у нас в Техасе есть лед.
— Господи Иисусе, — говорит Габриаль, становясь рядом с ними.
— Ты сам это сказал. — Койот подходит к лазу и помогает Амо выбраться в башню. Койот протягивает руку и ладонью чувствует дрожь, которая сотрясает тело Амо. Сначала он даже не может смотреть, стоит словно в оцепенении, слегка подрагивая и стараясь отделаться от приступа клаустрофобии. Он тихо, едва дыша, молится.
Анхель торопливо подходит к нему, обнимает за плечи, чувствует пальцами сажу, под одеждой — выпирающие кости.
— Тебе плохо?
Амо смотрит на него пустым взглядом, волосы его слиплись от пота, голова движется вперед и назад; «да», или «нет», или «не знаю». Анхель со скрипом отвинчивает колпачок с бутылки и заставляет Амо выпить воды и ровно дышать. Он крепко держит его за плечо, чувствуя, как выравнивается дыхание Амо.
Единственный источник света — длинная тонкая свеча, стоящая в высоком подсвечнике на старом деревянном столе. Стол расположен в центре приподнятого над полом на высоту восемнадцати футов помоста. Помост сделан из какого-то темного дерева. К краю помоста намертво приделана металлическая лестница. У стола тяжелое кресло с резными ручками и спинкой, изящное и одновременно массивное — трудно разглядеть его с такого большого расстояния. На спинке вырезан рельеф: эльфы и сказочные персонажи или Христос на кресте — трудно разобрать, что именно, так как слишком темно, к тому же большую часть спинки загораживает силуэт сидящего за столом и прикованного к полу человека.
Цепь начинается от массивного железного овала, вделанного в край помоста. Длина цепи не больше восьми футов. Заканчивается она пятидюймовым железным браслетом, облегающим середину сгнившей голени. Плоть под браслетом стерлась, и видна голая кость. Человек склонился над книгой, в руке, точнее, в том, что осталось от руки, зажата длинная золотистая указка. Глазница пуста, и белизна кости отражается в свете направленных на нее лучей. Левая сторона тела сохранилась лучше, чем правая. С костей свисают лоскуты кожи, похожие на небрежно брошенную колоду карт.
