Один ящик мой, подумал Фенимор, и идут они лесом. Под эти ящики легли два брезентовых тюка, замотанных скотчем, на вопрос Фенимора доктор сказал, что ничего особенного. Тюки были очень тяжёлые, корчились втроём, машина заметно просела. Затем все опять же втроём отправились за ефрейтором.
Он жил, оказывается, уже не в холодильнике под ангаром, а в самом ангаре, в специально для него выстроенной кривыми добрыми руками доктора дощато-дээспэшной выгородке. Там было электричество, стояли медицинский шкаф и медицинский же топчан жёлтой клеёнки, благоустроенный знакомой Фенимору красной подушкой и лоскутным одеялом капитана. Ефрейтор спал на этом одеяле головой под подушкой, в солдатских майке и солдатских трусах, длинный, как жердь, худой, как Николаич, безволосый, как автоматный патрон. Но вся абсолютно кожа была на теле, страшный шрам вокруг шеи почти совершенно слился по цвету с ней, в общем, он не выглядел жутко, каким помнил его Фенимор. Вяткин сразу взял приготовленный рюкзачок с вещами ефрейтора, собрал в комок его одежду, уцепил пальцами ботинки и ушёл, предоставив Житкуру и Фенимору сообразить самостоятельно, как раскладываются носилки, вдвоём переложить на них весьма не лёгкого ефрейтора и тащить к машине. Зато он помог у машины: оказывается, в «скорой» были хитро сделанные направляющие для носилок, и вдвинулся ефрейтор очень легко, как по маслу. Задние двери захлопнули, и вдруг стало намного темней, и, обнаружив стоящего тут же, рядом с машиной, старика Вобенаку, с небрежностью положившего винчестер на плечо, и с той же небрежностью опирающегося на костыль, Фенимор решил, что это он заслонил собой неяркое жаркое светило, потому что квадратный старик оказался длинней его, самого длинного из них троих, на голову. Потом Фенимор заинтересовался, куда старинный гигант смотрит, и тут же понял свою ошибку: тень принадлежала не Вобенаке.
А смотрел Вобенака в небо. В небе, высоко, на фоне безоблачной сини чертила исполинские иероглифы — по иероглифу каждую секунду — громадная стая чёрных, какой и положено быть туши, птиц. Каждая из птиц двигалась медленно, но иероглифы стая составляла со скоростью реакции летучей мыши, и движения её невозможно было разделить на отдельные движения составляющих её существ.
Подбежал капитан, чтобы замереть вместе с ними.
— Птицы! — оторопело доложил ему Фенимор.
— Those are not birds, — сказал Вобенака с расстановкой. — I see no heads, I see no legs, I see no feathers. Wings are long, like pennons, body’s short, like corncobs. I have never seen anything like that. And they are silent. And they are black like the Devil’s shadow. What are they, mister “Just Captain”?33
— Нет же в Зоне птиц! Мехня, грибы и фаланги, больше нет живого! — сказал Фенимор.
— А это что? — спросил его Житкур раздражённо. Фенимор глотнул в ответ.
— Have you seen this here in your Zone, captain? — повторил Вобенака.
— No, sir, — ответил Житкур.
— Что он сказал? — честно спросил доктор. Житкур перевёл.
— Как же вы полетите, шеф? — спросил Фенимор.
— Не знаю, — сказал Житкур.
— Captain, would your “devil's darning-needle” overcome those not-birds if they attack or just block it?34 — спросил Вобенака.
— I would not even try that,35 — ответил Житкур. Вобенака кивнул.
— Those creatures are slow and large. I could easily shoot one of them, — сказал он. — Maybe, others would be scared and fly away, so our doctor could happily obtain a little corpse for vivisection, — сказал он. — Maybe, others would be scared and fly away, so our doctor could happily obtain a little corpse for vivisection?36
— Что он сказал?
Житкур скороговоркой перевёл.
— Лучше бы не надо, — опасливо сказал доктор.
— What did the doc say? — спросил Вобенака.
Житкур перевёл.
— Then I will just shoot. It’s really time to fly, or to go, the storm is nearly here, gentlemen, — торжественно сказал Вобенака. Житкур не успел перевести, Вобенака чуть приподнял ствол и нажал спуск.
Потом уже Фенимор пытался представить, на что было похоже дальнейшее, и нарисовал себе такую картину: пуля Вобенаки пробила купол марсианской станции, и обёртки дьявольских конфет, пляшущие над их головами, мгновенно высосало в создавшуюся дырочку. И в мире стало светло.
Доктор Вяткин снял очки и стал протирать их носовым платком, и выронил, сначала очки, потом платок.
— Грёбаное исусово дерьмо! — сказал Вобенака по-английски. Усы его стояли дыбом. — Грёбаный ваш двадцатый век от его рождества!
— Я испугался, — сообщил всем доктор. — Я в восемьдесят восьмом тут один в красном кольце с сумасшедшим мертвецом за полгода столько не боялся, сколько сейчас за одну секунду. Извините, шеф, но имел я половым путём ваш вертолёт. Я еду отсюда по земле. Вадик потом поможет мне переправиться за внешний периметр. Я не полечу, — заключил он тоном, проросшим армированием.
Внимательно дослушав доктора, старик Вобенака сделал ещё один фокус: винтовка в его руке превратилась в бутылку, причём винтовки на самом деле больше не было при нём37. Он зажал крышку зубами и прокрутил бутылку.
— Дёрните, док. Хороший глоток вовремя — доктор не хуже вас.
Доктор не стал спорить. Хорошо глотнул. Вернул бутылку, наклонился за очками и платком.
— Хорошо, — сказал капитан. — Wobenaka, would you fly or go with doctor and Vadim?
— I will fly with you, captain. I want to fly. But doctor better be sent with your soldier.
— Let’s go then. I packed your things. Доктор, до свиданья. Вадим, на пару слов, я чуть не забыл.
Он отвёл двумя пальцами за локоть Фенимора в сторонку.
— Первое. Это вопрос. Динозавры — твоя работа?
— За такие скурмачёвские вопросы у нас под газон прячут, — сказал Фенимор с осуждением.
— Ну ясно. С этих-то динозавров вы с «хорошим прапорщиком» свою малину и построили. Я в толк взять никак не мог, а это меня бесит. Ладно. Больше туда не ходи, пожалуйста.
— Куда? — спросил Фенимор.
— Ладно, ладно, я же не выпрашиваю. Я тебе, наоборот, дать кое-что намерен. Это задание, рядовой, внимательней. Придумай, пожалуйста, как ненавязчиво подбросить институтским один маршрут. Я его нарисовал, ты эту бумажку уж не упусти, а лучше перерисуй своей рукой, а мою бумажку похерь.
— Что это? — спросил Фенимор, вникая в схему. С первого взгляда на жирную греческую букву, обозначавшую гитику, он понял, что это в городе, в диких местах, в жилмассиве, между одиннадцатым и первым кварталами, у городского Дома Офицеров. А из-за границы, с самого нижнего кончика Собачинской дуги, стартуя прямо из села, от овощного магазина, пересекая нейтралку в абсолютно неположенном месте, вела к гитике чёткая, уверенная
