Дуло пистолета, приставленного к ее виску, успело нагреться к тому времени, когда она снова разомкнула веки. В перевернутом мире стоял перевернутый отец и говорил что-то насмешливое, хотя руки у него были пусты, а от противника его отделял трехметровый провал.
Пистолетный ствол вдавливался в висок все сильнее, словно намеревался проделать дыру в Ленкином черепе без всякого выстрела. Но она кожей ощущала близость пули, готовой вырваться из дула. Сотые, может быть, даже тысячные доли секунды – и все будет кончено.
Выстрел прозвучал, но уже после того, как толстяк направил оружие на прыгнувшего вперед отца. Издав хриплый рык, он перелетел через пропасть и обрушился на противника. Ленке, приготовившейся к болезненному толчку, показалось, что над ней пронеслась стремительная тень. Звуки ударов, которые долетели до нее сразу после этого, напоминали чавканье грязи, которую взялись месить очень быстро и очень энергично.
Шмяк-шмяк-чпок! – и так снова и снова.
Ленка приподнялась и обернулась. Отцовские руки безостановочно работали в воздухе, вколачивая опрокинутого на спину толстяка в бетон. Ленка столкнула выроненный им пистолет вниз и слабо попросила:
– Хватит, папа. С Анечкой все в порядке, со мной тоже… почти.
Чпок-чпок-шмяк!
– Папа! Не надо!.. Ты же убьешь его.
Было трудно поверить, что ее голос будет услышан, но наконец это произошло. Продолжая сидеть на поверженном противнике, отец прекратил избиение, хотя из его глотки продолжали вырываться низкие клокочущие звуки, совсем непохожие на те, которые способен издавать человек. Если эта лютая, плохо контролируемая ярость испугала даже Ленку, то что говорить о толстяке, лицо которого превратилось в кровавую маску! Он подвывал не от боли, а от ужаса, что все начнется сначала.
– Разве есть какие-то причины не убивать этого ублюдка? – глухо спросил отец, не поворачиваясь к Ленке. – Пусть назовет хотя бы одну. – Отцовские кулаки медленно сжались.
– Я действовал в рамках законности, – залепетал толстяк, как бы уменьшившийся в размерах. – Я при исполнении, если хотите знать…
– Что? Что вы мне тут заливаете, ваше милицейское уёбище?
Удар казался неминуемым. Ленка даже зажмурилась, чтобы не видеть, как взорвется кровавыми брызгами расквашенная физиономия, когда на площадке появился запыхавшийся Костечкин.
– Олег Николаевич! – заголосил он. – Погодите. Я его знаю. Это Ивасюк, заместитель моего шефа. Его не надо убивать!
– Какие-то особые заслуги перед родиной? – мрачно полюбопытствовал Громов, опуская занесенную руку.
– Никаких особых заслуг, скорее даже наоборот, – весело откликнулся Костечкин, топчась на месте. Его поведение было совершенно щенячьим. Не имея возможности перебраться к людям, которых он любил и уважал, парень стремился выразить свою преданность забавными телодвижениями и мимикой.
– Ты почему бросил вверенный тебе пост, лейтенант? – рявкнул Громов. – На гауптвахту захотел?
– Так стреляли же! – начал оправдываться Костечкин, но был остановлен небрежным взмахом руки.
– Шутка, Андрюша. А раз ты уже здесь, то прыгай-ка к нам, – велел Громов. – Три метра. В школе ты на такое расстояние за «четверку» с минусом сигал.
– Э! – Костечкин подался назад. – Была не была!
Через провал он перенесся довольно лихо, а вот приземлился тоже по-щенячьи, на четвереньки, едва не ткнувшись носом в сидящую Ленку. Несмотря на то что ей было ужасно плохо, она не смогла удержаться от смеха:
– Ну, Костечкин, ты просто монстр! Джеймс Бонд отдыхает.
Громов тоже ухмыльнулся, выпрямился и кивнул на лежащего противника:
– Чем же он может быть нам полезен? Шкура никуда не годится, морда попорчена. На кой ляд он нам сдался?
– Я сейчас как милицейский опер буду рассуждать, – предупредил Костечкин, как бы заранее извиняясь за свое дальнейшее поведение. – Не сердитесь, Олег Николаевич, но с точки зрения закона вы являетесь преступником. На вас и покойного Леху Катка могут навесить, и каких-нибудь грузин, которых, не приведи господь, постреляют в чистом поле. – Костечкин ханжески потупил взор. – Короче, вам нужна эта, как ее?.. Презумпция невиновности, вот. Пускай вам ее Ивасюк выдаст, а вы его за это больше хлестать по мордасам не станете. И все довольны, все улыбаются. Правда, товарищ подполковник?
Гримаса, которую скорчил Ивасюк, меньше всего походила на счастливую улыбку, зато он утвердительно закивал расшибленной в трех местах головой:
– Да, да, я готов сотрудничать… Мы договоримся…
– Ты, Андрюша, полагаешь, что презумпция невиновности – это что-то вроде индульгенции? – полюбопытствовал Громов. – Интересно, как ты себе ее представляешь? В виде писульки, которую выдаст мне твой бывший начальник?
– Напрасно вы иронизируете. Все материалы на вас у меня с собой. – Втянув кровавый пузырь, Ивасюк уточнил: – В машине. Готов предоставить их в ваше распоряжение.
– Хотите сказать, что бить вас больше не надо, ваше милицейское скотство?
– Да. Вернее, нет. В смысле, не надо.
– А сбрасывать вниз?
– Тоже не надо, – твердо ответил Ивасюк.
– Ладно, – произнес Громов после минутного размышления, за время которого он успел с наслаждением выкурить полсигареты. – Выкладывай, что ты имеешь на меня и против меня, а я решу, что с тобой делать дальше.
Ленка поняла: свидетельницей очередного убийства она не станет. Отец перешел с противником на «ты», значит, до тех пор, пока тот будет вести себя благоразумно, с ним ничего плохого не случится.
Ивасюк тоже почувствовал, что самое страшное позади. Хлюпая носом, в котором вряд ли уцелела хотя бы одна косточка, он попросил:
– А водочки для профилактики можно? Больно ведь…
– Где ж я тебе возьму водочки? – удивился Громов. – Нет, мусор, придется тебе ненадолго перейти на трезвый образ жизни… Впрочем, если тебе нужно взбодриться, то только скажи, и ты получишь такую встряску, что никакого алкоголя не понадобится.
– Водка там. – Ивасюк указал пальцем на помещение, оборудованное покойным Катком для содержания заложниц под стражей. – Хоть залейся.
– А вот это видел? – Ленка, вспомнившая, как этот скот вливал водку в ее дочь, скрутила фигу и встала.
Когда она пошла за спящей Анечкой, ее спина выражала лишь ненависть и непримиримость. И никто не видел, как обессиленно согнулась эта преувеличенно прямая спина, едва скрывшись из виду.
Чтобы выплакать все слезы, скопившиеся в ней, Ленке хватило пяти минут. Но какие же они были горячие, эти слезы! И какое облегчение настало, когда все, до последней капельки, были выплаканы. Честное слово, Ленка даже пожалела, что раньше не давала волю слезам. Хотя, конечно, плач – не самое лучшее развлечение, которое есть у женщин.
