можно было печь яйца. Я выдернул ногу из песка и потряс ею, вытряхая песчинки.
— Кто хочет поговорить‐то?
— Там! — махнул в сторону отеля турок. — Полицейский.
— Хорошо, пойдем, — согласился я и шагнул в сторону отеля.
Мехмет обернулся в ту сторону, где лежал Бурмистров.
— А как же ваш товарищ? — спросил он, тем не менее двинулся следом за мной.
Я не был, честно говоря, уверен в том, что Бурмистров, находящийся в состоянии алкогольного опьянения, поведет себя должным образом в разговоре с полицейскими, да и не хотелось перед консулом светить Мишу в таком виде, поэтому и не стал его пока трогать. Пусть немного протрезвеет.
— Мы его позже позовем, — сказал я, взглянув через плечо на шедшего за мной портье.
Полицейских в холле видно не было, очевидно, стражи порядка не желали нагнетать и без того напряженную обстановку, еще больше нервировать туристов, устрашая их своим видом, а потому рассосались по отелю. Молодцы, турки, заботятся о репутации курортов. Наши сейчас устроили бы здесь маски‐шоу с захватом половины туристов отеля, а другую половину положили бы на пол лицом вниз.
Мехмет выступил вперед, провел меня по длинному служебному коридору, расположенному с левой стороны от ресепшен, и толкнул дверь одной из комнат. Здесь стояли письменный стол, кресло, компьютер, журнальный столик, диван, сейф. Судя по всему, это был рабочий кабинет самого хозяина отеля «Чок Яша». За столом сидел жирный, усатый, носатый полицейский с мохнатыми бровями и круглым неприветливым лицом. За журнальным столиком на диване устроился невзрачный лысоватый тип с черными, глубоко и широко посаженными глазами, которые, как я чуть позже заметил, косили. Кроме двух полицейских, на другом конце дивана сидела еще девушка‐турчанка довольно приятной внешности. Одета она была не то чтобы в полицейскую форму, но в некую униформу, состоящую из голубой рубашки и синей юбки до колен. Напротив нее на стуле у стены расположился консул Владимир Алексеевич, а рядом с ним — его помощница.
Сорокалетний мужчина с интеллигентным лицом был строг. Одет в этот раз в бежевую рубашку с коротким рукавом, коричневые вельветовые брюки и коричневые же мокасины. Он сидел с задумчивым выражением лица и поигрывал ногой, закинутой на ногу. Лицо у него было хмурое. Впрочем, у всех присутствующих были хмурые лица — не по радостному событию они все здесь собрались. Хмурое личико было и у помощницы консула — молодой женщины в узком черном, обтягивающем ее стройную фигуру коротком платье.
— Здравствуйте, проходите, садитесь, пожалуйста! — с заметным акцентом предложила симпатичная турчанка приятным голосом и указала на стул, стоявший в кабинете сразу у двери.
— Здравствуйте, — ответил я и сел на предложенное место.
— Я переводчица, — продолжила девушка. — Меня зовут Айнур Кучук. С вами хотят побеседовать, — указала она на жирного усатого блюстителя порядка. — Офицер турецкой полиции Башкурт Аджар. — А это, — показала она на второго полицейского, — его помощник Улуч Туран.
Девушка вообще говорила довольно-таки интересно, как будто бы я был воспитанником детского сада, а она проводила со мной урок иностранного языка, называя предметы на одном языке, а потом на другом.
— Если не трудно, назовитесь и вы, пожалуйста.
— Игорь Степанович Гладышев, — ответил я.
Перевод пока, видимо, не требовался, это шла обычная процедура представления сторон и установление исходных данных опрашиваемого, в данном случае меня, потому Айнур говорила только лишь со мной.
— Очень хорошо. У полицейских есть к вам несколько вопросов.
Я вопросительно посмотрел на Владимира Алексеевича. Он ободряюще улыбнулся мне и проговорил:
— Я российский консул и представляю ваши интересы как иностранного гражданина в Турции. Поэтому, Игорь Степанович, говорите смело, ничего не бойтесь.
— Да я и не боюсь, — усмехнулся я, оборачивая лицо к переводчице.
Айнур, в свою очередь, взглянула на жирного Башкурта Аджара и переадресовала вопрос ему. Он сказал несколько слов по‐турецки, и они вернулись ко мне уже в русском переводе.
— Господин полицейский хочет узнать, зачем вы сегодня разыскивали, — Айнур заглянула в блокнот, который лежал на журнальном столике, и с трудом выговорила: — Галину Студенцову?
— Как зачем? — Мое удивление было безграничным. — Она наша соотечественница, и мы ее не видели со вчерашнего дня. Естественно, беспокоились и с самого утра спрашивали про нее.
Мои слова отправились в турецком переводе к усатому и вернулись в качестве очередного вопроса продублированного на русском языке Айнур:
— Вы интересовались у портье Мехмета о своей соотечественнице, а потом поднялись к ней наверх. Вы проникали в ее номер?
Я округлил глаза.
— Проникал ли в ее номер? Но как, извините? Мы с товарищем Бурмистровым подошли к ее двери, постучали, но Галина нам не открыла… А что, собственно говоря, случилось‐то?
Девушка перевела мой вопрос и поочередно посмотрела на жирного полицейского, а потом на лысого и косого, которого, как я запомнил, звали Улуч Туран, как бы испрашивая у них разрешения назвать мне причину, по которой меня сюда пригласили.
Башкурт, давая добро на посвящение меня в тайну сборища, кивнул, а лысый Улуч Туран что-то ответил неожиданно высоким для мужчины голосом.
— Ваша соотечественница умерла в своем номере, — объявила переводчица.
— Как умерла?! — Я подскочил на стуле как ужаленный. Надеюсь, мне неплохо удалось изобразить крайнюю степень изумления.
— Ее ударило током, когда она лежала в ванне и сушила волосы феном.
Я озадаченным взглядом обвел всех присутствующих в комнате.
— Вообще‐то странное занятие — лежа в ванне, сушить феном волосы, — проговорил я, подкинув консулу, его помощнице и Айнур пищу для размышления, а она уже, в свою очередь, подкинула ее полицейским, но уже на турецком языке.
Усатый‐носатый полицейский что‐то промолвил, и Айнур перевела:
— А что вы сделали после того, как вам не открыли дверь номера пятьсот пять?
— Пошли в номер Бурмистрова, — сказал я правду, очень надеясь на то, что российский полицейский не будет мудрить, скажет то же самое и наши показания совпадут. — Там он немножко принял, — я сделал жест рукой, проведя ею по горлу, — и потом мы отправились на пляж, а по дороге сказали Мехмету, что давно не видели нашу соотечественницу, и неплохо было бы узнать, все ли с нею в порядке.
Произошел обмен фразами на турецком языке между девушкой и жирным полицейским, затем переводчица сказала:
— А почему вы все‐таки решили, что с вашей соотечественницей должно что‐то случиться?
— Ха‐ха‐ха! — не выдержав, рассмеялся я, вкладывая в слова весь имеющийся у меня в запасе сарказм, и заявил: — Действительно, чего беспокоиться‐то, если в нашей группе произошел всего лишь четвертый смертельный, так называемый несчастный случай. Подождем, когда погибнут остальные, и только тогда обеспокоимся?
Наверное,
