ударить врага своим левым крылом. Темноводский атаман знал, что на этом фланге идет род Чохар. И никто иной.
Стрелы и дротики взметнулись в небо. Монголы заметно сбавили темп, даже притормозили, чтобы избежать удара. Но маневр дауров был им понятен, поэтому левый фланг атакующих, наоборот, начал укоряться. Кочевники настёгивали своих коней, из-за спин передовых выходили всё новые отряды. Они тянули строй, вытягивали его в тонкую никту, которая загодя охватывала то место, куда собрались отойти дауры!
— Нет, — просипел Санька, которому с его кочки отлично был виден монгольский замысел. Но его вряд ли заметили сами дауры, там, внизу, в самой гуще боя.
Дурной перестал орать на пехоту. Он дышать не мог, глядя, как неизбежно его конница, его друзья, его соратники влетают в расставленную ловушку.
И ничего сделать нельзя.
Грохот столкновения двух конных ратей оглушил его. Этот звук нельзя описать, слишком много компонентов входит в него. Страшный звук. Дауры вломились в левый фланг монголов, началась яростная рубка. В это же время притормозивший было центр атакующей армии резко прибавил, стесывая напрочь левое крыло хищной птицы.
Стесывая род Чохар.
А из тыла левого крыла вылетали всё новые десятки монголов, норовя полностью окружить жителей Черной Реки.
— Атаман!
Санька, словно, от наваждения отошел. Перед ним выстраивались всё новые пищальники и копейщики — уже около полутысячи. Но казаки — все как один указывали ему на реку.
Там плыли корабли.
Плыли! Плыли, мать их, вниз по реке, вместо того, чтобы пристать и дать им треклятые пушки! Черт, они что, приказ не получили?! Или получили и…
На бусах сидела неполная сотня Ивашки. И полусотня долговязого казака Бориски Бутакова — Пашков не мог допустить, чтобы самую ценную добычу везли лишь «воры»-темноводцы.
И вот они уходили. Единственные, кто имел шанс сбежать из этой бойни.
«Может, и правильно? — устало подумал вдруг беглец из будущего. — Хоть кто-то спасется».
Он смотрел, как трофейные кораблики стройной кильватерной колонной проплывают мимо места битвы — и с удивлением понял, что не испытывает гнева. Если кто и должен выжить в этой бойне — так это «Делон». У него дар выживать.
В это время кораблики окутал едкий дым, а через миг по ушам Дурнова ударил грохот: речная флотилия влепила из всех доступных стволов прямо по правому флангу монголов, который накатывал на жидкую цепочку отряда Тюти.
По щекам Саньки потекли слезы.
«Прости меня, Ивашка, Христа ради — опять я о тебе гадости думаю. А ты нас спасаешь. Отмел мой дурацкий приказ — пушки все равно не подготовить к бою на суше — и сделал единственное возможное».
Правый фланг врага смешался. Но дальше темноводский атаман уже ничего не видел — конная лава катила на его пехоту.
— Пищали к бою! — заорал он тем, кого уже успел выстроить.
Редкие стрелы летели на их строй, свистели вокруг его «командирской кочки», но Саньке почему-то вдруг стало так всё равно… Он вздел над головой меч с оскаленной головой черного дракона и отдал команду:
— Пли!
Даже три сотни стволов (а пока в его распоряжении больше не было) смели первую волну врагов. Облако вонючего дыма на несколько вдохов укрыло пехоту от конных стрелков.
— Копья — шаг вперед! Теснее! Упирай пятку! У кого есть багинеты — вставить! У кого нет — перезаряжай!
Трудно командовать. В этой полутысяче его темноводцев, привычных к командам — не больше сотни. Остальные — албазинцы и пашковцы. Кто-то делал лишь то, что привык, кто-то начал сдавать назад, повинуясь такому понятному страху.
— Стоять! Стоять! — орал Дурной, бегая по заду строя. — Монголы не пойдут на копья!
Кое-кто сослепу всё таки пошел. Пара десятков всадников из «тумана войны» вылетели прямо на острия рогатин, пальм, копий и багинетов. Кони с воплями боли и ужаса вставали на дыбы, падали, калеча своих и чужих. Но основная масса монголов притормозила, завертелась, закружилась броуновским движением.
Линия выстояла.
«Сейчас-сейчас, — накручивал себя Санька, отсчитывая бесконечные секунды, положенные для перезарядки. — Сейчас мы им вторым залпом вломим».
Враги не стали ждать. Четыре из пяти из них имели луки. Кружа, вертясь и матерясь, они выхватили свое грозное оружие и принялись на скаку осыпать стрелами пеший строй. И опять же, будь тут все темноводцы — хорошо одоспешенные — ситуация оказалась бы не столь печальной. Но и у пашковцев брони имелось маловато, а уж албазинцы вообще обряжены, кто во что горазд. Люди кричали от боли.
Люди хотели бежать.
— Пищали! Пли! — заорал атаман, надеясь, что большинство уже перезарядились. Без багинетов у него оставалось стволов двести — выстрелили, наверное, сто пятьдесят.
«Нельзя дальше стоять, — понимал Санька. — Тылы ползут, как черепахи. Нас тут всех перестреляют, пока до третьего залпа дойдет. Надо атаковать, пока они смешались. Опрокинуть их, прорваться к даурам…» — он еще надеялся, что попавшая в окружение союзная конница там, впереди, еще дерётся.
— Вперед! В атаку! — приказал атаман, и случилось страшное.
Строй не сдвинулся.
Нет, несколько десятков бросились вперед с яростными криками. Те самые темноводцы, привыкшие, что приказ надо выполнять всем вместе и сразу. А вот прочие — остались стоять на месте. Потому что кто-то приказал им идти прямо на смерть.
Да, можно было бы объяснить каждому, что стоять на месте — это еще более верная смерть. И, поразмыслив, почти каждый из них признал бы атаманову правоту, преодолел инстинктивное желание зарыться в землю и двинулся вперед. Только нет никакой возможности провернуть подобное в бою. В бою можно только услышать приказ, и, не думая, слепо исполнить, надеясь, что его тебе отдал мудрый полководец, а не идиот в золотых позументах.
— Вы чего, суки?! — орал на свой строй Дурной, пока монголы рубили и расстреливали в упор его людей. Его ватажников!
Он уже сам хотел рубить трусов, раньше монголов. Да не вышло. Сотни всадников врага появлялись справа и слева. Размахивая саблями, опуская легкие пики, они охватывали строй казаков с флангов, заходили с тыла.
Метательное копье ударило Саньку в наплечник, развернуло и едва не скинуло с «командирской кочки». Атаман восстановил равновесие и спрыгнул с нее сам. Уклонился от какой-то бешено скачущей лошади, рубанул в спину удаляющемуся всаднику, получил толчок, резко откатился в сторону, понял, что выронил меч, вскочил, рыская глазами в поисках хоть чего-нибудь, чем можно бить врага…
Прямо на него неслась непривычно крупная лошадь. Удивительно, но Санька смог в мельчайших деталях рассмотреть богато украшенную бронзой сбрую, яркие алые сапоги с загнутыми носами в литых стременах. Рассмотрел довольное лицо явно знатного монгола в
