Книга Нюрнберг - Николай Игоревич Лебедев

со священником, но уселся за стол и довольно долго писал. Затем, аккуратно отложив бумагу и ручку, улегся на кровать, сложив руки на груди, как предписывалось строгими тюремными правилами. Какое-то время он смирно лежал поверх покрывала, но вдруг захрипел и забился в судорогах. Изо рта выступила белая пена.

Охранник бросился за подмогой.

Когда Эндрюс ворвался в камеру бывшего рейхсмаршала, тот уже был мертв.

На столе лежало прощальное письмо, заканчивавшееся словами: «Рейхсмаршалов не вешают, они уходят сами».

Строгий комендант тюрьмы Эндрюс позже признавался сам себе, что это было самое большое поражение в его жизни. Геринг все-таки обыграл его.

После недолгого замешательства, с трудом справившись с досадой, растерянные организаторы казни распорядились, чтобы тело второго человека в гитлеровской Германии на носилках внесли на эшафот и на несколько минут поместили под виселицей. Это был символический жест. Тот, кто когда-то вершил судьбы государств, лежал на грубо сколоченных досках, будто расползшаяся на солнце медуза, лицо его безобразно растеклось, а опавшая пена свисала с губ отвратительным потеком. Он принял мучительную смерть от раскушенной ампулы с цианистым калием.

Долгое время существовала версия, что яд передала ему жена во время прощального поцелуя.

Тела казненных сфотографировали, чтобы предъявить мировой общественности как доказательство свершившегося правосудия; на грудь положили таблички с именами, ибо иначе опознать в этих изуродованных печатью смерти останках тех, кто совсем недавно считал себя сильными мира сего, было затруднительно. Затем трупы уложили в простые деревянные ящики. Под покровом ночи их вывезли из города, чтобы сжечь в печи ближайшего крематория. Пепел высыпали в канаву.

Таков был бесславный конец правителей Третьего рейха.

* * *

…Сторожка пылала, крики Лены звучали все реже, все сдавленнее. Это уже были даже не крики, а предсмертные хрипы.

В полубреду, в замутненном сознании Волгин едва понимал, что происходит. Боль в раненом плече отдавалась по всему телу. При падении он ушиб голову о камень и, казалось, потерял способность понимать происходящее и сопротивляться. Но он все-таки сопротивлялся и, более того, боролся. Он ощущал, как Хельмут вцепился в него и тоже, похоже, дрался из последних сил, ощущал, как, сплетясь в клубок, они перекатывались через тело мертвого Зайцева – Волгин видел его застывшие глаза и искаженный полуоткрытый рот.

Хельмут пытался направить дуло пистолета в висок соперника, неимоверным напряжением сил Волгин ухитрился вывернуться, скрутить ему руку и выбить оружие. Но Хельмут был сильнее, тяжелее, массивнее, да и рана его казалась легче. Только мысль, что его гибель неминуемо приведет к смерти Лены и Эльзи, заставляла Волгина оставаться в сознании и продолжать бороться, хотя он истекал кровью. Однако силы были неравны. И Хельмут расчетливо продолжал наносить удары в раненое плечо, отзывавшееся мучительной болью.

Воспользовавшись моментом, Хельмут навис над Волгиным, придавил его всем телом и стиснул пальцами горло. Волгин хрипел и задыхался, противник все наседал, и было понятно, что это конец.

Волгин пытался столкнуть его, но безуспешно. Рука скользнула вниз и внезапно нащупала какой-то предмет. Это был пистолет Хельмута. Волгин из последних сил сжал оружие и рукоятью несколько раз ударил немца по голове.

Тот охнул, обмяк и повалился на землю. И тут же раздался треск оседающего здания. Волгин поднял глаза и увидел, что сторожка каким-то чудом устояла, хотя и была объята огнем со всех сторон.

– Лена! – из последних сил позвал Волгин.

Ответа не было. Он поднялся; плечо ныло так, что, казалось, от боли он сейчас потеряет сознание.

Едва держась на ногах, беспрестанно спотыкаясь, из последних сил Волгин бросился к дому. От пламени исходил такой жар, что казалось немыслимым приблизиться даже на несколько метров. На глаза попался кривой топор, воткнутый в колоду; теперь на это оставленное лесорубами ржавеющее наследство сыпалась огненная крупа с горящего навеса. Подхватив топор, капитан снес амбарный замок с двери и ринулся в пекло.

Вокруг ревело пламя, бурлили ядовитые клубы дыма.

Откуда только взялись силы? В два прыжка Волгин одолел коридорчик, превратившийся в гудящий огненный горн, и, каким-то чудом разглядев в огне и чаду неприметную дверцу, снял с нее засов.

Лена без чувств лежала на полу, прикрывая собой Эльзи. Девочка была завернута в старое одеяло, на ее лице лежала смоченная в воде тряпка. Даже в такой ситуации Лена пыталась хоть как-то защитить ребенка от дыма. Стены и топчан пылали, огонь выплескивался на потолок, змеился по доскам; в черной копоти метались сонмы искр.

Волгин не помнил, как он подхватил Лену и Эльзи, как выволок их из пылающего ада. Помнил только, как за спиной с гулким грохотом обрушились балки в том самом месте, где только что лежали пленницы.

Он пришел в себя лишь в тот момент, когда Лена, еще задыхающаяся от кашля, гладила закопченной ладонью его лицо. Эльзи прижималась к Лене, обхватив ее обеими руками. Они втроем уже находились снаружи, на расстоянии от пылающей сторожки.

– Живы? – только и смог выдохнуть Волгин.

– Все хорошо, – прошептала Лена. – Спасибо, все хорошо.

Они обнимались и не знали, что за ними наблюдают.

– Эх вы, русские!.. – с упреком произнес Хельмут.

Он глядел на них, приподнявшись на локте. Он еще не вполне пришел в себя после драки: глаза были мутные, по виску струилась кровь.

– Молот, – сказал Волгин. – Послушай, Молот, война закончена. Хватит!

Хельмут усмехнулся. Победителю всегда легко и приятно говорить, что война закончена.

– Помнишь русского художника? – продолжал Волгин, превозмогая боль в плече. Впрочем, сейчас он даже почти не чувствовал ее, он весь был напряжение, сжатый комок нервов. Сейчас он сможет задать Хельмуту вопрос, который мучил его столько времени. Возможно, наконец ему удастся получить ответ. – Русский художник! Ты искал его. Это мой брат.

– Твой брат? – изумился Хельмут. – Тот пленный, который нарисовал фреску в храме, – это твой брат? А я-то думаю: кого ты мне напоминаешь?..

Он пошевелился и ощутил под ребрами что-то холодное – пистолет.

– Русский художник, да… – пробормотал Хельмут.

– Хельмут, что с ним? Где он?

– Он здесь, рядом.

– Что? – Волгин побледнел, во рту стало сухо. – Где? Где он, Хельмут?

Он поднялся и двинулся к побежденному сопернику. Тот вдруг выбросил вперед руку, в которой блеснуло оружие. Волгин замер перед направленным на него пистолетным дулом. Помедлив мгновение, Хельмут вдруг резко перевел прицел на обнимавшую Эльзи Лену и нащупал курок пальцем. Это было приятное ощущение: Лена вновь оказалась в его власти. Теперь уже навсегда. Волгин успел броситься вперед и закрыть собой девушку и ребенка, когда раздался выстрел.

Хельмут пошатнулся, завалился на бок и замер, распростершись на траве.