Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
Для меня это звучит чистой метафизикой, но аудитория принимает его слова как должное. Она хлопает.
Потом я иду на прием с традиционным для университетов угощением: плохой херес, густой чай, печенье фабричного производства. Люди чисел собираются в кучки, бормочут, пожимают друг другу руки. Я резко выделяюсь среди них. Мне становится не по себе.
Я нахожу брата:
– Замечательный доклад!
– Я рад, что ты из него что-то почерпнула, – ехидно отвечает он.
– Ну, у меня всегда было плохо с математикой.
Он благосклонно улыбается.
Мы обмениваемся новостями о родителях, которые, по последним полученным от них сообщениям, были в Кеноре и собирались дальше на запад.
– Все так же считают тех же почкоедов, надо полагать, – говорит брат.
Я вспоминаю, как его тошнило на обочине и как от него пахло карандашами из кедровой древесины. Я вспоминаю нашу жизнь в палатках и лагерях лесорубов, запах свежих опилок, бензина, мятой травы и прогорклого сыра, и как мы украдкой рыскали в темноте. Я вспоминаю его деревянные мечи с оранжевой кровью, его коллекцию комиксов. Я вижу, как он, скрючившись на сырой земле, кричит: «Ложись, ты убита!» Я вижу, как он бомбардирует тарелки вилками. Все мои ранние воспоминания о нем – ясные, четкие, в гамме «техниколор»: мешковатые шорты, полосатая футболка, неровно подстриженные волосы, выбеленные солнцем, бриджи и кожаный шлем, что он носил зимой. Потом провал, и брат появляется на его другой стороне, став необъяснимо старше на два года.
– А помнишь ту песню, которую ты пел? Во время войны? А иногда насвистывал. «На честном слове и на одном крыле».
Он заметно удивлен, слегка хмурится:
– Нет, не скажу, чтобы помнил.
– Ты все время рисовал взрывы. Ты брал у меня красный карандаш, потому что твой кончался.
Он смотрит на меня – не так, будто сам этого не помнит, но так, будто удивлен, что это помню я:
– Ты же тогда, наверно, была совсем маленькая.
Я думаю о том, каково ему было, когда за ним всюду таскалась младшая сестра. Для меня он был данностью: я не помню времен, когда он не существовал. Но я для него данностью не была. Когда-то он был в единственном числе, а потом явилась я, оккупантка. Интересно, злился ли он на то, что я родилась. Может, он считал меня болячкой в заднице; я не сомневаюсь, что по временам он так думал. Но если принять во внимание все аспекты и рассматривать картину в целом, он сделал со мной и для меня все, что мог.
– А помнишь ту банку стеклянных шариков, что ты зарыл под мостом? Ты мне так и не объяснил, зачем.
Самые лучшие шарики – красные и голубые «чистики», водные и «кошачьи глаза» – ушли в землю, за пределы досягаемости. Наверно, он засыпал банку землей, притоптал, а потом накидал сверху листьев.
– Это, кажется, помню, – ему как будто не хочется вспоминать о себе бывшем, молодом. Меня беспокоит то, что он помнит о себе одни моменты и не помнит других; то, что он потерял или запамятовал, теперь существует только для меня. Если он забыл так много, что же забыла я?
– Может, они до сих пор там, в овраге, – говорю я. – Интересно, не нашел ли их кто-нибудь, когда строили новый мост. Ты ведь и карту зарыл.
– Точно, – он улыбается своей прежней загадочной улыбкой, которая так меня бесила. Он по-прежнему хранит секрет, и я приободряюсь: несмотря на изменившийся фасад, редеющие волосы и возникший на время костюм, под ними – всё тот же человек.
После того, как брат отбывает в следующую точку назначения, я думаю – не подарить ли ему на день рождения звезду, названную его именем. Я видела рекламу: посылаешь деньги и получаешь сертификат с картой звездного неба и обозначенной на ней твоей собственной звездой. Возможно, брата это повеселит. Но я не уверена, что слово «день рождения» для него еще что-то значит.
60
Джон переключился с вырвиглазных геометрических композиций на картины, которые выглядят как рекламные иллюстрации: огромные эскимо из фруктового льда, гигантские солонки и перечницы, консервированные персики половинками, бумажные тарелки с кучами жареного картофеля соломкой. Он больше не распространяется о чистоте искусства; ныне он говорит о необходимости использовать общеупотребительные системы культурных кодов для отражения возведенной в культ банальности наших дней. Я могла бы дать ему пару советов, опираясь на собственный профессиональный опыт: например, его половинки персика могли бы блестеть и посильней. Но я молчу.
Джон все чаще пишет у меня в гостиной. Он все это время постепенно перевозил ко мне свои вещи, начиная с красок и холстов. Он объясняет это тем, что не может писать у себя, так как там слишком много народу. И это правда: в его гостиной оседает все больше американцев, уклоняющихся от призыва, они все время меняются, и кажется, все они – друзья друзей Джона. Чтобы пересечь комнату, он вынужден через них перелезать, потому что они валяются на спальных мешках и курят травку, ломая голову, что делать дальше. Они в подавленном состоянии духа, поскольку Торонто оказался не копией США, только без войны, как они ожидали, а чем-то вроде чистилища, куда они забрели по ошибке и теперь не знают, как выбраться. Торонто находится нигде, и в нем ничего не происходит.
Джон ночует у меня три-четыре раза в неделю. Я не спрашиваю, где он проводит остальные ночи.
Он считает, что делает мне большое одолжение, исполняет мою заветную мечту. Может, я и правда хочу, чтобы он жил у меня. Когда я в квартире одна, грязная посуда накапливается в раковине, остатки еды в банках прорастают разноцветным мхом, и я не устраиваю стирки, пока у меня не кончатся чистые трусы. Но присутствие Джона превращает меня в образец аккуратности и расторопности. Я встаю утром и варю Джону кофе, накрываю стол на двоих – ставлю новую жаропрочную посуду, беловатую, в крапинку. Я даже не возражаю против того, чтобы таскать одежду Джона вместе со своей в прачечную самообслуживания.
Джон не привык к такому количеству чистого белья.
– Такая девушка, как ты, должна быть замужем, – говорит он однажды, когда я появляюсь со стопкой сложенных рубашек и джинсов. Мне кажется, этими словами он хочет меня обидеть, но я не уверена.
– Тогда стирай себе сам, – говорю я.
– Эй, не надо так.
По воскресенья мы спим допоздна, занимаемся любовью, ходим гулять, держась за руки.
Однажды, в такой же день, как всегда, когда я не делаю ничего необычного и ничего необычного не происходит, я обнаруживаю, что беременна. Моя первая реакция – не поверить. Я считаю и пересчитываю, жду еще день, потом другой, прислушиваясь к собственному телу, словно надеясь услышать шаги. Наконец я выскальзываю из дома в аптеку с пузырьком мочи, чувствуя себя преступницей. Замужние женщины идут к своему врачу. Незамужние поступают так, как я.
Аптекарь сообщает, что результат положительный.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 108
