Он ждал меня с такси у подъезда «Зоны». Потом я разбирала вещи, и он увидел мои книги. Удивился – не мог вспомнить, что в школе я сама учила итальянский. Еще бы – я никогда об этом не говорила. Это была моя тайна. Он-то знал его, этот язык искусства. Свой язык. Мы обедали в кухне, опять пили красное вино из одного стакана, и он попросил меня почитать ему по-итальянски. Путаясь и спотыкаясь, я прочла вслух всем известные строки – первую божественную терцину:
Nel mezzo del cammin di nostra vita
Mi retrovaj per una selva oscura
Che la diritta via era smaritta…[28]—
ну, и немного дальше. Совсем немного. И окончательно сбилась.
– Одна из десяти, – проговорил он то ли задумчиво, то ли насмешливо. – Помнишь?
– Почему «одна из десяти»? – Я растерялась. Это было действительно обидно.
– Ну, вспомни. Это ведь ты мне сказала «один из десяти» – в самом начале наших романтических свиданий на набережной. После особенного, совершенно сумасшедшего секса. Невообразимого. Глаза у тебя были еще безумные, мы лежали рядом, и вдруг ты повернула ко мне голову и посмотрела мне в лицо – совсем близко, и я услышал: «Один из десяти». И я тогда так… Ну, не то что обиделся, а просто… Ну… Мне горько как-то стало. Не любит она меня, – думал я. В постели у нас все отлично, но – не любит. Нет, не любит. И сам старался себя утешить – обмануть, значит. Внушал себе, что это все не любовь. Чтобы не страдать, понимаешь?
– И внушил. Обидно. Вот отчего все так случилось. Из-за одного слова. Из-за одного неправильного слова. Правильного – но не услышанного. Одно слово вместо другого – и вот вся судьба, вся жизнь… все, все не так! Какое несчастье!
– Ну, зато теперь – какое счастье, Лиза! Правда? Правда?
– Да, – сказала я. – Правда… Только знаешь… Сейчас я тебе расскажу одну историю, вот послушай. Ну, не историю – так, эпизод… Про эти слова – «одна из десяти».
В те несколько недель, когда я страдала одна, брошенная, лишенная любви и эсэмэсок, я все думала: что же случилось? Что же будет? И как мне быть? Может, все-таки написать первой? Может, я ошиблась и этот разрыв сама придумала? И он меня любит, а я должна верить в нашу любовь, пожертвовать глупыми предрассудками и не губить ее гордостью?
Я колебалась. И в один из этих ужасных, тяжелых дней – дней отчаяния и слез – я встретилась в кафе со своей однокурсницей и коллегой. Она пришла со своим любовником – умудренным летами и опытом, безнадежно женатым человеком. Оба души друг в друге не чаяли, и она уже пережила тот острый период, в котором, судя по всему, находилась тогда я, – период привыкания к невозможности полного счастья с любимым. Полное счастье понималось, естественно, как совместная жизнь.
Они ворковали и смеялись, подшучивали друг над другом и над всем миром, и жизнь вокруг них будто высвечена была из тьмы ярким пятном прожектора – так бывает в театре. Я сидела с ними за одним столиком, но все-таки чувствовала себя печальной тенью во мраке.
И еле слышным голосом тени из бездны я воззвала к опытному и, по видимости, мудрому пожилому мужчине, которому удалось-таки внушить своей любимой и бодрость, и спокойствие духа, не расставаясь с женой. Последняя, судя по рассказам, находилась в том же блаженном состоянии, что и первая.
– Скажите, – взмолилась я, – а что это значит, если мужчина говорит: мы любим друг друга, но прежде всего нужно думать о спокойствии ни в чем не повинных близких? Никто не должен страдать из-за нашего нового счастья… Ну, и прочее… У меня есть одна подруга, – продолжала я свои стенания, – она оказалась именно в такой истории. Теперь он встречается с ней, только если зовет она. Отвечает на письма, но первым не пишет. Ни от чего не отказывается, но сам ничего не предлагает.
– Это значит, – не медля ни секунды, ответил мудрый любовник четко, весомо и внушительно, – это значит, что надо гнать этого мужика поганой метлой. Никаких надежд не питать, – продолжал он строго и жестко, пристально глядя мне в глаза. – Передайте своей подруге, что все надежды в такой ситуации ложны. Напрасны. Ах, сколько женщин, – воскликнул он со вздохом, – сколько прекрасных, полных сил, очаровательных женщин теряют время и льют слезы, когда единственный выход – тот, на который указал в своих письмах мудрейший Тютчев!
– Какой же это выход? – тихо спросила я.
– «Сделаем так, как делает жизнь, – советовал поэт. – Перейдем к другому».
– Легко сказать, – возразила я. – А если она не хочет к другому?
– Мало ли что она хочет! Придется! – Он был неумолим. – Или останется одна. Со своими надеждами и слезами. Вот и все тут!
– А как ей себя вести? Как это – «гнать поганой метлой»?
– А вот как: не верь, не бойся, не проси. Знаком вам такой совет? Не пиши, не отвечай, забудь. Но только очень немногие женщины на это способны. Ваша, судя по всему, не из них… Задавать подобные вопросы – то есть создавать себе подобные проблемы, что то же, могут только очень наивные или не уверенные в себе женщины. А таких большинство. Ваша подруга именно такова, мне кажется. Скажите ей: правильно себя вести в любви может только одна из десяти. Одна из десяти! Хочешь быть такой – будь ей! Держи себя в руках и думай головой. Суди не по словам, а по делам. Только по делам. А тут все очевидно. Жену он никогда не бросит. И правильно!
– Почему?
– Бросать жену, с которой в мире прожил много лет, – идиотизм. Пусть будет. И пусть живет себе спокойно. Зачем обижать человека? Семья – это семья. А любовь – это любовь. Очень просто! А если все начнут жениться, как только влюбятся, жизнь рухнет. Понимаете? У большинства людей рухнет. Кому это нужно? Кому от этого будет лучше?
Я грустно выслушала этого теоретика адюльтера. Он был прав. Во всяком случае, возразить было нечего. Любовь во мне как-то сжалась, словно зверек в опасности. Бедный маленький зверек где-то в углу моей опустевшей души…
И я решила – стану сильной. Одной из десяти. Разумной, волевой, решительной. И по дороге домой, в метро, вынула сим-карту из телефона. А у выхода купила новую, чтобы порвать было легче. Зверек плакал и скулил, царапался в сердце, и душа у меня ныла. Быть одной из десяти оказалось больно. Очень больно. Очень. И в конце концов я не выдержала. Вставила в мобильник старую карту, получила все твои письма. Отклик-нулась. Потому что не для меня все это. Все эти игры. Но и в любовницы я не гожусь. Некоторые годятся, а я – нет. Ты знаешь, мы расстались бы, если бы не оказались вместе…
Он слушал молча и напряженно. И еще долго потом был задумчив и как-то скован. А мне стало тревожно.
* * *
Аликс вела машину, и это тоже было счастье. Теперь все было – счастье. Она нашла своего мужчину, она неслась вперед и вперед, и ветер дул ей в лицо. Джим всегда рядом с ней, вот только сегодня она сама захотела поехать одна – навестить свою учительницу, свою любимую наставницу. Аликс делала это неизменно, приезжая на родину. Но на этот раз она сможет сказать Аде: наконец я нашла то, что хотела. Моя жизнь исполнилась. Я остаюсь. Он верен мне и будет верен, я знаю. А я буду верна своей изначальной, американской судьбе. Своей стране. Себе. Он научил меня верить и быть верной. Какое счастье! Счастье и свобода! Свобода! Только здесь, на гладком шоссе среди пустынь, на этой дороге, по которой машина летит как птица! Только на этой земле…
