Берзина. Чтобы его просто проверить? И что дальше? Какую игру затеял Дзержинский? Почему он осуществляет ее втайне от него, Петерса? Не доверяет? Почему? Узнал о его договоренности с Рейли? Но Петерс сам хотел рассказать о предложении английского агента и испросить разрешение на ведение двойной игры. Пока Петерс собирался, размышляя, как бы поделикатнее все это преподнести, грянули события 6 июля, левые эсеры подняли мятеж, арестовали самого Феликса. Едва взбунтовавшийся отряд Попова был рассеян, а руководство ле-воэссровской партии арестовано, Дзержинский подал заявление об отставке, и Ленин его подписал, назначив Петерса. Испрашивать разрешение надо было теперь у самого себя. И тут вдруг эти разговоры с Бредисом, появление Берзина. Если Дзержинский готовит контроперацию, то почему не согласует ее с Петерсом, что это за тайны от руководителя ВЧК? Яков Христофорович не так остро бы на это прореагировал, будь Дзержинский по-прежнему председателем Комиссии. Но в этюс обстоятельствах, когда он отстранен от руководства самим Лениным, вести себя столь беспардонно совсем негоже.
Конечно, Петерс может позвонить Ильичу, подъехать к нему и пожаловаться на Дзержинского. Но это будет смешно и нелепо. Петерс может отдать приказ забрать Бредиса обратно в камеру, а Дзержинскому сделать внушение о некорректности его поведения. Но что это даст? Он поссорится с Феликсом, а когда тот вернется — Петерс чувствовал, что все эти перемещения лишь игра, что его, латыша, на такой должности не оставят, — Якову Христофоровичу придется подыскивать другую работу, а ничего другого он делать не умеет.
Петерс поднялся, нервно походил по своему кабинету. Берзин удивленно смотрел на него. Заглянул Ксенофонтов.
— Может быть, чайку с сушечками, Яков Христофорович? — Ксенофонтов внимательно посмотрел на Берзина.
«Вот старая крыса, все ему надо знать: кто у кого и сколько сидит!» — возмутился Петерс.
— Можно. Два стакана. И для Эдуарда Платоновича.
— Я не хочу, — стал отказываться Берзин.
— Несите два стакана! — потребовал Петерс.
— Так что мне делать, Яков Христофорович? — снова спросил Берзин.
— А ты согласись. Пусть они тебя поводят к Локкарту, Пуллю, познакомят с другими, дадут денег, — предложил Петерс. — Если у них все серьезно, то мы должны это знать в первую очередь, как ты сам понимаешь.
— Стать подсадной уткой, твоим информатором, — поморщился Берзин.
— Послужить делу революции! Вот как это называется, Эдуард Платонович, а не подсадная утка! Да если б меня туалеты чистить послали и сказали, что именно это сегодня важно для революции, я бы пошел не задумываясь! — горячо воскликнул Петерс. — А тебе предлагают стать информатором, чтобы сокрушить врагов, и ты еще сомневаешься! Стыдись, Эдуард Платонович!
— Хорошо, я согласен, — вздохнув, согласился Берзин.
Ксенофонтов принес два стакана чая с сушками. Они попили чайку и договорились, как будут встречаться и как передавать срочную информацию. «Наверняка в этом деле замешан и Рейли, — подумал Петерс. — Вот почему он хотел, чтобы я с ним сотрудничал. Чтобы не угодить в ловушку. А что мне теперь делать? Если я выдам ему всю эту игру, то мне не дадут дожить и до нового года…»
Петерсу доложили, что машина, заказанная им в гараже, подошла. Яков Христофорович посмотрел на часы: 16.10. Ксенофонтову он сказал, что если его будет спрашивать кто-нибудь из Кремля, то он поехал по важному делу и вернется только завтра. Если что-то спешное, пусть обращаются к Лацису.
Шофер знал, куда ехать. На даче в Голицыне он уже бывал не раз. Трясясь в стареньком «форде», из тех, которые, как с гордостью сказал ему Рейли, закупал в Америке еще он вместе с одним греком — теперь уже было известно, что с Каламатиано, — Петерс помимо странной ситуации с Дзержинским ломал голову еще над одной: неделю назад кто-то напал на Семена Головачева, одного из лучших его чекистов, которого Яков Христофорович приставил следить за этим русским греком. Несмотря на все его выкрутасы, Головачев нашел к нему ключик и за два дня до этого происшествия зафиксировал встречу Каламатиано с одним из чиновников советского Госснаба Александром Фрайдом. Правда, из досье на Фрайда, которое привезли из разведки Главного морского штаба, Петерс узнал, что бывший полковник царской армии и Каламатиано знакомы еще с довоенных времен, весьма дружны и часто встречаются. Но любопытнее всего для Петерса было узнать, что в столь же дружеских отношениях Каламатиано состоял и с Рейли и что в свой последний приезд в Москву они почти не расставались.
Несколько дней назад Головачев, как обычно, вел наблюдение за своим подопечным. Обладая неплохой фантазией, он переодевался то в старика, то в солдата, недавно прибывшего с фронта, то в преуспевающего коммерсанта. И никогда не приближался к американцу ближе чем на десять метров Эта тактика сработала. Каламатиано перестал его замечать. В тот день Головачев обрядился в рясу священника. Петерс, оглядев его у себя в кабинете, рассмеялся и спросил:
— Ты хоть креститься-то не разучился?
— У нас в гимназии такой поп был, что ночью разбуди, все молитвы наизусть перескажу, — рассмеялся Семен. — Я даже на шестый глас петь умею, поэтому, если попросят обедню дослужить, и с этим справлюсь!
— Ну-ну, валяй, коли так! Не всем только ряса твоя приглянется, моряки могут и побить на улице, так что поосторожнее.
Как выяснилось чуть позже, у Головачева с рясой все-таки возникли проблемы: Каламатиано неожиданно зашел в Генштаб, пропуск ему был уже заказан, а потом в управление по снабжению Красной Армии. Головачев кусал себе локти, потому что именно эти связи Каламатиано были очень важны для понимания масштабов сформированной им агентуры, а в том, что она уже действовала, Петерс не сомневался.
Днем Головачев без хлопот двигался за американцем по Большой Дмитровке. Каламатиано зашел в парадное одного из домов, и Семен, оглядевшись, последовал за ним, чтобы узнать, в какую квартиру грек направляется. Из-за того, что он проворонил его в столь важных местах, Головачев совсем потерял бдительность. Осторожно, стараясь не привлекать к себе внимание, он вошел в подъезд, сделал шаг к лестнице и в ту же секунду услышал, как сзади скрипнула дверь. Оглянуться ему не удалось. Молниеносный удар чем-то тяжелым по затылку лишил его сознания.
Очнулся Головачев уже в больнице. Он потерял много крови, и положение его до сих пор оставалось тяжелым. Память к нему вернулась лишь через три дня, поэтому можно было предположить, что работал профессионал. Нашли Семена в парадном дома, который находился на углу Большой Дмитровки и Камергерского. Петерс уже сам, не дожидаясь, пока поправится его чекист, просмотрел список жильцов дома. На втором этаже жили Лесневские, мать с сыном. Петр
