Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 157
– Откинься. Опустоши сознание. Начали!
Руки сцепились еще сильней, потом напряглись от кистей до плеч. Ноги переступали все быстрей и быстрей. Тяжелое небо качалось и прядало, курган то нависал над ними, то валился куда-то набок, а ноги их топали, шаркали, кружились. Маркус услышал собственный смех, взволнованный и дикий. Лукас издавал какое-то странное уханье. Воздух тонко и резко пел в ушах. Еще быстрей. От кружения мир слился в пляшущий кокон из линий серых, бурых, золотых, зеленых, телесных. Иногда в самой его середине вспыхивала синяя точка цветка. Если бы кто-то мог видеть их со стороны, он вспомнил бы не о дервишах, а скорей о мальчишках, сцепивших руки тугой восьмеркой и кружащих по школьному двору, чтобы потом земля из-под ног, чтобы смеяться, вопить, спотыкаться, и вдруг застыть, и смотреть, как школа, ограда, футбольные ворота торжественно проплывают мимо.
Кружились, вертелись и вывернулись из смеха в одышливое молчание. Ритм их ног сделался деликатно-автоматичен… Кончилось все странно и до скудости просто, как и большинство известных нам столкновений со сверхъестественным. Собственно конца кружения никто из них не помнил. Они очнулись по разные стороны холма, причем обоим показалось, что они необыкновенно крепко спали. Маркус полулежал на холодном склоне. Открыв глаза, он увидел лишь черноту. Некоторое время, показавшееся ему очень долгим, он думал, что сейчас ночь, и не мог вспомнить, где находится. Но постепенно чернота приобрела очертания тоннеля, по которому двинулся на него белый диск. Диск рос и мерцал, молочно-матовый, пока не заполнил поле зрения. Тогда вместо безымянной черноты разлилась безымянная беловатость. Потом понемногу словно бы туман растаял перед глазами, и он увидел холм в рытвинах, нищие поля, жерло кургана, каменные врата, к которым он привалился. Маркус поднялся и неуверенно побрел туда, где они кружились. Горечавка была на месте. Пробирка опустела. На цветах лежала монета в полкроны, видимо выкатившаяся у кого-то из кармана. С другой стороны холма, спотыкаясь, шел Симмонс. Не то ушные перепонки, не то ветер, не то сам курган издавал пронзительное пение, звучавшее у Маркуса в голове. Лукас возложил руки ему на плечи, Маркус ответил тем же торжественным жестом. Они стояли, опустив головы, дыша тяжело. Потом нагнулись, подобрали пробирку и монету, которую Лукас забрал себе.
Отъехав на несколько миль, наконец поели. Сэндвичи с мясом, щедро присыпанным солью, термос томатного супа, яблоки, сыр и сдобный пирог, набитый цукатами, сразу придали им сил. Когда садились в машину, Маркус оглянулся и увидел на фоне аспидного неба толстый витой столп особенного света – янтарного, что ли? – подымавшийся над курганом, словно ураган или водяной смерч из мальчишеской книги, словно ствол прозрачного, непомерного дерева, запускающего тонкие, чуткие корни в расщелины, тянущего их вдоль насыпей, щупающего испод выступов. Тогда он промолчал: Лукасу пришлось бы искать слова для того, что они сделали, а таких слов могло не оказаться. Получив сэндвич, он несколько секунд жадно жевал, стараясь не думать, а потом почуял поверх мясного запаха запах страха, исходивший от Лукаса и наполнявший крохотную машинку. Сказал мягко:
– Наверно, не стоит нам об этом сейчас говорить. А может, и никогда не стоит.
Лукас поднял от сэндвича круглое, потное лицо.
Маркус повторил:
– Я даже точно знаю, что говорить не нужно.
Маркус надеялся, что так Лукасу будет легче. Если нет, то больше он уже ничего не мог сделать.
Только добравшись до дома, они сообразили, что ни тот ни другой не высчитал по часам, сколько длилась чернота.
27. Коронация
Большинство гостей, собравшихся второго июня у миссис Тоун, никогда еще не видели телевизионной передачи. В их числе были все члены семейства Поттер, Фелисити Уэллс, чета Перри и Лукас Симмонс, который взволнованно сообщил Маркусу, что и коронация, и просмотр телевизора могут оказаться полезными опытами в смысле передачи энергии и мирской власти. Что до шестерых приглашенных мальчишек, у некоторых в доме телевизор уже был. Супруги Элленби могли похвастать изрядным опытом: они не раз посещали прихожан, угощавших их чаем и шерри под телевизионный аккомпанемент. Еще пришел Александр, надеявшийся на приглашение от Кроу и обманувшийся в надеждах. Ближе к полудню раздался звонок. Миссис Тоун открыла дверь и узрела на пороге Эдмунда Уилки в компании неизвестной девицы.
– До меня дошел слух, что ваш дом сегодня открыт для всех, – любезно сказал Уилки. – И я подумал: а не зайти ли? Кстати, познакомьтесь: это Каролина. На улицах ни души, город натурально вымер. Нам страшно захотелось людей. Вообще-то, мы званы на вечерние увеселения к Кроу, но приехали рановато.
Обняв девицу за талию, он мимо хозяйки прошагал в переднюю и небрежно бросил длинный шарф и круглый мотоциклетный шлем на резной дубовый комод. Миссис Тоун провела их в гостиную. Уилки давно уж был бельмом на глазу ее супруга. Он нарушал все правила подряд, он раскалывал класс на враждующие фракции, оставаясь при этом сам по себе. Он нагло заявлял, что своего громкого успеха добился не благодаря, а вопреки усилиям директора и блесфордского сообщества в целом. Но Бэзил Тоун все же питал к нему некую извращенную приязнь: не за живой интеллект, коему не доверял, а за трудность педагогической задачи. Как многие учителя, он любил именно тех, с кем было особенно тяжело. Как многие блудные сыновья, Уилки по временам возвращался в родные пенаты, чтобы эту любовь подпитать, похвастать ею и решительно отвергнуть. Билл Поттер был к Уилки холоден. Блестящий ум признавал за ним охотно, но не терпел его позерства и спорных моральных ценностей и вообще мало интересовался его судьбой. Последнее во многом происходило оттого, что психология как часть культурной иерархии Билла почти не занимала.
Когда Уилки вступил в серебристо-розовую гостиную миссис Тоун, мистер Тоун, тоже розовый, с волнистыми серебряными волосами (мальчишки почему-то считали, что это парик), радостно поднялся ему навстречу. Билл недовольно хмыкнул и глубже ушел в кресло. Уилки, продолжая тискать подругу, весело кивал знакомым: Биллу, Александру, Стефани, Фредерике, Джеффри Перри. Возвысив голос над звучными переливами Димблби[244], он сообщил присутствующим, что подругу зовут Каролина. У смуглой брюнетки Каролины была красиво растрепанная мальчишеская стрижка, тонко проступающие кости, как тогда было модно, пружинящая походка и крошечные балетки, благодаря которым щиколотки казались тоненькими, а икры округлыми.
– Смотрите, – вмешалась Фредерика, – королева выходит.
Каролина закатила глаза:
– Боже, ну и фарс!
Миссис Тоун сокрушенно вздохнула.
– Да сядьте же, наконец, Уилки, – раздраженно сказал Александр.
В те дни никто не знал, как отнестись к пронырливому любопытству телекамер, к немеркнущему оку экрана. Не было еще ни общественных, ни личных норм, и даже журналист компании Би-би-си, официально освещавшей церемонию коронации, спрашивал: «Хорошо ли это, что за великим и торжественным обрядом зритель будет наблюдать из собственного кресла, с чашкой чая в руке? Были серьезные сомнения касательно…» Что до прессы, то большинство газет выказало по этому поводу демократичный энтузиазм: «Скромный маленький экран послужит сегодня окном в Вестминстерское аббатство для ста двадцати пяти миллионов человек. Все эти миллионы от Гамбурга до Голливуда увидят сегодня же, как королевская карета с радостным перезвоном проедет по ликующему Лондону… Восемьсот микрофонов включены и настроены, сто сорок радиокомментаторов готовятся поведать миру о короновании Елизаветы II. Но сегодня день телевидения. Благодаря ему новым смыслом наполнится представление монархини и признание ее народом. Стоя у кресла Святого Эдуарда[245], королева обернется и явит себя народу – не только в аббатстве, но и по всей стране…»
Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 157
