За небольшим столиком на верхнем уровне роскошного обеденного зала отеля «Метрополь» сидел Эйхман. Компанию ему составлял Зверь. За их спинами вставали стеклянной стеной громадные окна, впереди горели хрустальные люстры, а внизу, на залитом электрическим сиянием этаже собрался весь цвет немецкой оккупации Вены. Под звуки оркестра подходил к концу роскошный обед. Через минуту он в немногих словах объявит о своем триумфе: Вена избавилась от шестисот евреев, а заплатили за это британцы. Да, это был триумф! Он, Эйхман, заявил, что это произойдет либо на его условиях, либо никак, и все было сделано так, как он хотел.
– На моих условиях, Зверь, – сказал он вслух.
«Надо будет приказать арестовать этого еврея Фридмана, пусть ночку-другую посидит здесь, в холодном подвале», – подумал он, хмуро поглядывая на своих гостей внизу, которые весело смеялись и болтали, переходя от одного столика к другому. И зачем он позвал их сюда с женами, когда Вера еще в Берлине?
Выполняя инструкцию, к Эйхману подошел официант с первой порцией десерта. Склонив голову, он поставил перед ним хрустальную тарелочку. На ней лежал кусок торта: по личному заказу Эйхмана его изготовил шеф-повар отеля и украсил лучшим венским шоколадом, на каждой плитке которого был изображен поезд.
Внизу одни официанты уже собирали обеденную посуду со столов, другие, с подносами, полными точно таких же тарелочек, как у Эйхмана, ждали, когда он отведает свою порцию десерта и скажет речь, чтобы только затем начать обносить сладким гостей.
Эйхман взял вилку и отделил ею кусочек торта, а официант наклонил серебряный кофейник над фарфоровой чашкой. Эйхман был рад, что время десерта уже подошло. Ему не терпелось сказать слова, которых от него ждали, и покончить с этим. Но горький запах кофе вдруг заставил его отложить вилку, даже не попробовав торт. Нет, но какова наглость этой страхолюдной голландки – приглашать его к себе на кофе, как будто она ему ровня!
Он отодвинул чашку.
– Кажется, я уже сыт, – сказал он официанту. – Унесите мой кофе, а сладкое отдайте Зверю.
Огни Хариджа
Счет открыл Нойман-младший. На «Праге» едва успели отдать швартовы и берег еще не скрылся из виду, а желудок малыша уже ощутил «ласку» Северного моря. Труус помогала другому ребенку устроиться на койке шагах в десяти от них, когда старший брат мальчика открыл свой чемодан, вынул оттуда омерзительный ком тряпья и стал разворачивать его слой за слоем. Оказалось, что ком состоял из подгузников, выстиранных, но не высушенных как следует, и таких же мокрых носовых платков, под которыми обнаружилась книга и блокнот. Первой мыслью Труус было, что мальчик сейчас расстроится из-за книги: ее обложка набухла, частично впитав в себя воду из тряпок, страницы покоробились и слиплись.
Братишка посадил ему на колени кролика Петера, открыл его лапкой обложку и попытался перевернуть мокрые страницы.
– По-моему, эту книгу не сможет прочесть уже никто, даже Петер. – Штефан мужественно засмеялся.
Тут Вальтер сказал, что его сейчас стошнит, и сдержал слово: содержимое его желудка моментально оказалось прямо на раскрытых страницах. С тех пор прошел уже не один час. Малыш Нойман был первым, но далеко не последним.
Держа за руки двоих ребятишек, Труус поднялась с ними на палубу.
– Холодный морской воздух вам поможет, главное, не замерзнуть, – приговаривала она. – Только смотрите с лавки не вставайте и к релингам не подходите, а то еще упадете в море.
Мальчик – № 500, как было написано на его картонке, с которой она только что стерла следы рвоты грязным носовым платком, – вынул изо рта большой палец и сказал:
– Меня сейчас снова вырвет.
– По-моему, тебе уже нечем, Тома, – ободрила она мальчика. – Но даже если тебе кажется, что у тебя в желудке еще что-то осталось, все равно сиди здесь и к борту не подходи.
Да, переход по Северному морю – не самая простая задача даже в хорошую погоду. Труус и сама мучилась бы морской болезнью, будь у нее время. Но приходилось заботиться о других. И почему она была так уверена, что справится? Одни дети плакали, других тошнило, третьи, измученные морской болезнью, наконец заснули. Да, нечего сказать, хорошенькое впечатление они произведут на добрых самаритян в Англии.
– Можно мне поздороваться с малюткой? – спросила тринадцатилетняя Эрика Лайтер.
Она была дочерью краснодеревщика, и ей одной из немногих предстояло сразу отправиться в приемную семью в Камборне, а не жить в летнем лагере в ожидании, когда ей найдут дом.
Проследив за взглядом Эрики, Труус увидела Зофию Хелену – та стояла у релинга, зеленая, как почти все на борту.
– С лавки ни шагу! – скомандовала она детям и бросилась к девушке, чтобы взять у той младенца.
– Я обещала ее матери, что буду беречь малышку всю дорогу до Англии, – сказала Зофия Хелена.
– Если так будет и дальше, то до Англии придется добираться вплавь, и тебе, и ей, – сказала Труус. – Дай-ка ее пока мне, а когда море с тобой закончит, придешь заберешь. И смотри, осторожнее. Отойди-ка лучше от релинга. Иди посиди на лавочке.
– Не хочу запачкать всю палубу, – ответила Зофи.
– Одним больше, одним меньше – разницы уже никакой, – произнесла Труус.
Свободной рукой она взяла Зофи за руку и, отведя ее подальше от борта и пенистой бездны за ним, посадила на свободное место рядом с Эрикой.
– Сиди тут и смотри на горизонт, – сказала она. – Помогает.
Зофия Хелена послушно села и стала смотреть, куда ей было велено. Через минуту она спросила:
– Вон то, вероятно, огни Хариджа?
Еле различимые вдали, огоньки мерцали, крошечные, словно булавочные головки: если это Англия, то ходу им осталось всего около часу.
– Нет, это маяк в Орфорд-Нессе, – ответила Труус. – Или в Доверкорте – совсем рядом с Хариджем. Но мы его не увидим, пока не обойдем Доверкорт. Харидж находится в закрытой бухте.
– Это строчка из рассказа о Шерлоке Холмсе «Его прощальный поклон», – сказала Зофи. – «Вон то, вероятно, огни Хариджа».
– Правда? – отозвалась Труус. – Тогда тем более не спускай глаз с этих огней, и тебе наверняка станет легче. А я пока отнесу малышку к девочкам.
