- Влад, со мной пять лет ни черта не в порядке, сечёшь? В данный момент я думаю об эксгумации батиного праха.
Тот в ответ глубокомысленно почесал бороду, видимо, пытаясь просечь. А вспоминался ему берлинский разговор с Полиной в пивнушке, и Влад понимал, что до озарения очень далеко. Поэтому за лучшее он счел продолжить трапезу, но не сдержался и уточнил:
- Нахрена?
- Потому что, если я не Мирош, это единственный шанс, что Зорина мне – не сестра, - Иван произнес эти слова и медленно сел обратно на стул, придвинув к себе иск и снова вперившись в печатный текст.
И тут Фурса окончательно уверился, что с едой определенно не сложится. Он отодвинул от себя тарелку с чашкой и откинулся на спинку стула, раскрывая рот, но не произнося ни звука. Как рыба. Мыслей у него, наверное, тоже было, как у рыбы – в смысле, вообще не было.
Иван поднял глаза и внимательно посмотрел на друга. Медленно разлепил губы, сообразив, как они пересохли. Потянулся к чаю. Сделал глоток – обжигающего, горячего, и пробормотал:
- Я не рехнулся, Влад. И не… не под кайфом, правда.
- Тогда, может, объяснишь? – подал голос Фурса.
И замолчал. Потому что потом раздавался в тишине, прерываемой лишь плачем дождя, голос Ивана.
Это была бесконечно долгая ночь. Ночь, когда слова лились из него сплошным потоком, и он даже не пытался их остановить. Все, что было с ним, с ними – с самого начала, с первого дня. С предновогоднего утра на Приморском бульваре, где он встретил отца и Татьяну Витальевну. И до этой минуты. То, чего не рассказывал ни одному психологу, из тех, что работали с ним в Торонто, потому что им – было нельзя. Они чужие ковыряющиеся в его мозгах люди. А Фурсе – только Фурсе – именно сейчас уже можно, потому что черта давно истерлась, край, на котором он стоял – обрушился. Прошлое и настоящее переплетались, превращаясь в чистую истину, ясную как никогда.
И пока он говорил, чувствовал, как наполняется заново. Страшной верой в то, что ошибся, сбежав и оставив все как есть, одновременно с надеждой, что да – ошибся! Все ошиблись! Все трое – гитарист, ударник и флейтистка ошиблись! Теряя в эти минуты отца, Иван обретал странный стержень внутри себя, который выравнивал его хребет, освобождая от горба, таскаемого за спиной все эти годы. И этот стержень уже хрен согнешь, хрен переломишь. У него ничего не было. Он утрачивал последнее. Но знал, что переживет это. Хотя бы ради правды, какой бы она ни была.
Он глушил которую чашку чаю, усердно подливаемого Владом, шуршал страницами документов, цепляясь за них, будто они могли дать ему ответы прямо сейчас. И выходил из состояния комы, в которой пребывал гораздо дольше, чем последние недели со дня отъезда Полины. Он оживал. Теряя все на свете – он становился собой. Он возвращался в себя, не понимая, как такое может быть.
Перетерпев самую сильную боль, больше уже ее не боялся. В эту ночь он уже ни черта не боялся.
- Я же не выдумал это? – спросил он, только когда закончил свой рассказ, и указал на иск. – Это же не похоже на бред, а? У тебя бы вопросы возникли от этих доков?
- Не знаю, - медленно протянул Влад. – Но дело ведь в тебе. И у тебя эти вопросы возникли. Значит, надо найти на них ответы, даже если это бред. Тогда ты хотя бы будешь точно знать.
- Даже если это ничего не изменит. Она ведь сама не скажет, да?
- Твоя мать?
- Ага, Мила.
- Вряд ли, - пожал плечами Фурсов. – Она ж у тебя…
- Чокнутая алкоголичка со стажем… Не страшно – договаривай. Надо найти способ без нее обойтись…
- Ну ты же не в ней сомневаешься, - ухмыльнулся Фурсов, не сдержавшись, - а в отце. Зачем она тебе? Наука поможет.
- Дело за малым, - Иван ладонью потер затекшую шею и в который раз встал из-за стола и подошел к окну. – Материал найти. С этим все хуже.
- У-у-у… - протянул Влад. – Ты чего? Ты сейчас где? В его квартире. Тут все в его материале.
Ванька обернулся. В глазах заплясал азарт – которого тоже не было столько лет. Исключение составляла лишь сцена, где он давно уже лицедействовал, прячась ото всех. У каждого своя раковина.
- Ну значит, сейчас пойдем мешки разбирать обратно, - заговорщицким тоном проговорил он и зловеще хохотнул. – Искать волос покойника.
- Придурок! – буркнул Влад и потер лоб. Нещадно хотелось спать, а не разбирать то, что собрал несколько часов назад.
- Я не заставлял тебя просыпаться и выслушивать это все.
- А нехрен было шуметь! Слушай… тут такое дело, - Фурсов вздохнул. – В общем, Полина знает про твое Торонто.
Иван замер. Ненадолго. А потом, едва слышно хрюкнув от вырвавшегося смешка, поинтересовался:
- Я надеюсь, ты сейчас о мисс Кларк?
- Нет, не об этом.
- Трепался?
- Ну-у-у… да. Когда ты сорвал запись в Берлине. Не сдержался. Промыл ей мозг… Я же не знал!
Иван поморщился. И теперь потер переносицу. Ночь навалилась всей своей тяжестью. Ему давно уже было плевать, что думают о нем окружающие. Чувство вины перед ребятами за свои поступки мучило, чувство стыда – нет. Но Полина его, должно быть, давно уже умалишенным считала. При ней он лица сохранить не мог.
- И про подъезд рассказывал? – хрипловато спросил Ванька.
- Да, - хмуро ответил Влад и снова вскинулся. – Я просил ее, чтобы не лезла! И тебя потом видел. И… Ай! – он махнул рукой и зацепил чашку с недопитым чаем, расплескав его по столу. – Черт!
- Балбес, - Мирош крутанулся вокруг своей оси и поставил перед Фурсой салфетки. – Обжегся?
- Да ничего мне не будет.
- Ничего не будет, - повторил за ним Ванька. Выдохнул. Снова потянулся за почти пустой пачкой сигарет. И, уже закуривая, проговорил: - А знаешь, Влад, и неважно… сказал и сказал. Все равно ничего не будет, даже если… даже если отец – нихера не отец. Она не простит. Я ей жизнь поломал.
- Ну а что можно было тогда сделать?
- Не молчать, Влад. Не молчать. Если подумать, я бы тоже… предпочел знать правду.
- Ну вот теперь узнаешь – и скажешь.
- Вряд ли это поможет мне реабилитироваться, - рассмеялся Иван. – Так. Хочешь спать – иди на диван. В кресле – потом поясницу ломить будет. А я в шмотье пошуршу. Завтра еще лабораторию искать… Индийское, блин, кино!
- Бабы любят прощать, - буркнул Фурсов и поднялся. Потянулся, потопал в комнату, но обернулся с порога. – Веди себя хорошо.
- Я постараюсь, ма!
- Чур меня! – хохотнул Влад и свалил из кухни.
Следом свалил и Мирош. Мешки перетряхивать не понадобилось. Все вышло проще.
В ванной – в стаканчике у зеркала – простой гребень черного цвета. Еще с тех пор, как Ванька был мелким, он помнил, что в стакане над раковиной всегда лежит отцовская расческа. Всегда. Она и сейчас здесь была. И, глядя на нее, Иван мягко улыбался, не сдерживая этой улыбки. Ему почему-то казалось, что это и правда папа сюда его привел. Чем бы ни закончилась вся эта авантюра по установлению маловероятной правды.
