Я с трудом открыла глаза и не пожелала Зинаиде Николаевне "доброго утра", потому что не могла понять, где нахожусь и почему первым делом вижу именно ее. Быстро, впрочем, вспомнила, что ночью Глеб проснулся и разревелся. Мы с его папой добежали до комнаты раньше бабушки. Сидение в ногах не дало никаких результатов. Открывать рот папе я запретила и в итоге влезла в кресло. Папа уходил, приходил, в перерывах, надеюсь, не ругаясь с бабушкой, а лотом… Я уснула и сейчас проснулась, не в силах разогнуть ни рук, ни ног, а когда я все же сползла с кресла, то чуть не наступила на Виктора. Завернувшись в одеяло, тот спал прямо на полу рядом с креслом, даже не взяв подушку. Пусть бы и с дивана в гостиной.
Глеб тоже спал, приоткрыв распухший ротик и закикув руку за голову, совсем как папа.
— Я подумала, ты захочешь в душ? — продолжала едва различимым шепотом хозяйка.
Я кивнула и одернула, как могла, мужскую футболку. Сумка с одеждой, к счастью, осталась в ванной комнате, где меня ждали несколько полотенец. Я долго решала, залезть в ванну или в душевую кабинку и выбрала — душ. Правда, так долго долбалась со смесителем, что уже готова была в полотенце вернуться на кухню, чтобы просить у хозяйки помощи. К счастью, я оказалась не настолько тупой, как подумала о себе в начале, и явилась на кухню уже в чистых джинсах, в майке и вязаном хлопковом свитере в крупную дырку, сползающим с одного плеча — прекрасный наряд под зеленые волосы!
Хозяйка окинула меня взглядом. Скорее недоуменным, чем осуждающим.
— Я бы тебя со школьницей перепутала. Ученики держат за свою?
— Старшие, пожалуй, да, а для младших я в любом виде — старая тетка.
Зинаида Николаевна поставила на стол чашку кофе для меня, как тогда, в квартире своей матери.
— Спасибо, — сказала она, хотя благодарить должна была я. — Спасибо за воспитательную работу с моим сыном. Виктор бы никогда сам не извинился.
Я замерла. Надо было что-то сказать, но я не знала что.
— Простите его, Зинаида Николаевна. Он просто очень нервничает из-за Глеба, из- за меня, из-за работы… Короче, из-за всего.
Мы смотрели друг другу в глаза. Эти глаза пытались врать, но не могли.
— У него очень тяжелый характер, — Зинаида Николаевна присела рядом, без кофе. — Но он не был таким в детстве. Это его деньги испортили. И вседозволенность. Я упустила этот момент. Мой муж часто отправлял его в командировки одного, так что Витя совсем юнцом начал общаться со взрослыми мужиками, и от них взял эти смещенные ценности: что все можно купить, от всех можно откупиться… Но сейчас, кажется, в нем что-то изменилось, а я опять не заметила. Иначе я не могу объяснить себе ваши с ним отношения, — она схватила меня за руку, стиснула пальцы, заглянула в глаза: она в семь утра уже накрашена, я же едва расчесана. — Ирина, я очень рада, что ты с ним. Я уже не верила, что с ним рядом может оказаться нормальная женщина. Это просто как божье провидение какое-то ваша встреча… Я уже и не надеялась, что он вернется в мир нормальных людей. Я попыталась показать ему, что есть хорошие девушки, но в итоге только испортила Оле жизнь. Но ты старше, умнее, опытнее, чем была она тогда. Но тебе все равно потребуется много женской хитрости, чтобы держать его в узде. Как только ему слово поперек, он хлопает дверью. Ну же, пей кофе, пока не остыл.
Я выпила. Почти залпом, чтобы погасить огонь в груди. Кто же из них двоих прав? Или они оба ошибаются? Но они мать и сын… Как же они стали настолько чужими? И тут меня как шарахнуло последним упреком матери в мой адрес: "Ты никогда мне ничего не рассказываешь!" Мы тоже с ней будто из разного мира — мне не нужны ее советы, они пусты… Но сейчас я, кажется, сама того не желая, хлопнула перед ее носом дверью… красного авто…
— Я просила всех мальчиков в классе выучить наизусть одно стихотворение Николая Некрасова, — вдруг сказала хозяйка, забирая со стола пустую чашку. — Ты, думаю, его знаешь:
Мы с тобой бестолковые люди:
Что минута, то вспышка готова!
Облегченье взволнованной груди,
Неразумное, резкое слово.
Говори же, когда ты сердита,
Все, что душу волнует и мучит!
Будем, друг мой, сердиться открыто:
Легче мир — и скорее наскучит.
Если проза в любви неизбежна,
Так возьмем и с нее долю счастья:
После ссоры так полно, так нежно
Возвращенье любви и участья…
Она читала превосходно. Не нараспев, как экзальтированные школьницы и псевдоактеры, а, как говорится, с чувством, толком, расстановкой. Увы, я это стихотворение не знала.
— Витя тоже учил, но, как видишь, ничего не выучил…
— Чего я еще не выучил?
Виктор ввалился в кухню, как был, взъерошенный, в расстегнутой рубашке. Хорошо еще в застегнутых джинсах, которые, наверное, надел, когда ходил в ночи за одеялом для себя.
— Где Глеб? — спросила Зинаида Николаевна вместо ответа на вопрос.
— Где, где? Дрыхнет! Понедельник. К тому же, он получил свое. И, похоже, я получил тоже. Откуда и за что мне на этот раз прилетело, а, сплетницы? Нет бы кофе сварить!
— Пусть тебе секретарша кофе варит, — огрызнулась мать.
— От ее кофе я, пожалуй, откажусь.
А это был уже камень в мой огород.
— Сегодня. У меня выходной. А Ирину просить лезть в твою кофеварку я не могу. Будешь ругаться, что я командую в твоем доме.
Мать обернулась и по обыкновению проглотила палку — даже в росте прибавила.
— Это твой дом. Можешь распоряжаться.
Вот так, доброе утро… Пауза. Виктор, видимо, переваривал вместо завтрака ответ матери.
— Но пока мы живем вместе, это и твой дом. Пожалуйста, свари мне кофе. Ради твоего внука. Мне его после такой ночки в садик везти.
— Я сама отведу его в садик.
— Не надо. Мы сами справимся. Мне надо Иру познакомить с воспитателями, чтобы она, если потребуется, могла забирать Глеба.
— Познакомишь вечером…
— Вечером я работаю, — сообщила я.
— Как это, работаешь? — Виктор пока не сел за стол, поэтому сейчас навалился на спинку соседнего стула и завис надо мной. — Ты сказала, что все отменила.
Я на секунду зажмурилась, не вынеся грозного взгляда.
— Ты просил освободить утро и день. Ты ничего не говорил про вечер. Вечером тесты. Дети готовились все выходные…
— Понятно, — он сел на соседний стул. — Ну и как мы справимся? Ты об этом подумала?
— О чем? — не поняла я.
— О своих материнских обязанностях! — почти выкрикнул Виктор. — Ты работаешь до восьми. В девять ребенку спать. А без тебя он не ляжет.
— У него же есть папочка, — донеслось от кофеварки.
