Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
Фелина встала. Клинт подошел к жене, они обнялись и припали друг к другу губами. Ни слова, ни знака – просто стояли и целовались. В эту минуту Клинту больше всего на свете хотелось тоже оглохнуть и онеметь. И чтобы ни он, ни Фелина не умели читать по губам, не умели объясняться знаками. Потому что сейчас нет для них большей радости, чем просто быть вместе. А слова – что слова? Разве ими выскажешь, что у них в этот миг на душе?
– А у нас сегодня такое случилось, – наконец выпалил Клинт. – Еле дождался, чтобы тебе рассказать. Только приведу себя в порядок, переоденусь, а в половине девятого отправимся в “Капрабелло”, сядем в уголке, закажем вина, спагетти, гренки с чесночным соусом.
"И изжога нам обеспечена”, – докончила Фелина.
Клинт расхохотался. В самую точку! “Капрабелло” – мировое местечко, но еда там острая – сил нет, поэтому удовольствие всякий раз выходит им боком.
Он опять поцеловал жену. Фелина вновь взялась за журнал, а Клинт прошел через столовую и по коридору направился в ванную. Там он открыл кран и, дожидаясь, пока пойдет вода погорячее, включил электробритву. Бреясь, он все время видел в зеркале свою ухмылку. Нет, все-таки в жизни ему очень повезло.
* * *
Страшный дядька рычал ему в самое лицо, засыпал вопросами. Спрашивает, спрашивает. Да если бы Томас спокойненько сидел в кресле – и то не смог бы ответить на все вопросы. Надо же сперва подумать. А дядька подумать не дает. И Томас ведь не сидит в кресле – дядька прижал его к стене. Спина болела так сильно – Томас чуть не заплакал.
– Я наелся, я наелся, – повторял он. Обычно после этих слов к нему с расспросами или рассказами не приставали, чтобы у него в голове все хорошенько улеглось. Но на страшного дядьку эти слова не действовали. Ему все равно, улеглось у Томаса в голове или не улеглось, – он требовал ответа немедленно. Кто такой Томас? Кто его мать? Кто отец? Откуда он? Кто такая Джулия? Кто такой Бобби? Где Джулия? Где Бобби?
– Выходит, недаром у тебя морда такая тупая, – проворчал дядька. – Ты и впрямь круглый дурак. Небось и не сообразишь, про что я спрашиваю, а?
Он больше не прижимал Томаса к стене, но Томас все равно не доставал ногами до пола. Одной рукой дядька сжимал ему горло, и Томас задыхался. Другой рукой дядька ударил его по лицу. Сильно-пресильно. Томас старался сдержать слезы, а они все льются. Ему было больно и страшно.
– Зачем таким недоумкам вообще жить на свете? – сказал дядька.
Он разжал руку, и Томас грохнулся на пол. А Беда смотрит на него злорадным взглядом. Ох, и рассердился Томас. Боится, а сердится. И что это на него нашло? Раньше почти никогда не сердился, а теперь вот и боится, и сердится. А дядька глядел на него как на букашку какую-то или сор на полу, который надо вымести.
– Я бы таких убивал сразу после рождения. Какая от тебя польза? Тебя бы еще в младенчестве следовало придушить или пустить на котлеты для собак.
В большом мире Томасу уже случалось слышать злые слова, ловить злые взгляды. Джулия кричала его обидчикам. Чтобы Они Заткнулись И Проваливали. А Томасу велела: пусть он с ними не церемонится и отвечает: “Фу, как грубо!” Сейчас Томас очень рассердился, и Было За Что. Даже если бы Джулия ему ничего не объясняла, он бы все равно рассердился. Ему иногда и так ясно, что хорошо, а что плохо.
Страшный дядька лягнул его ногу. Хотел еще лягнуть, но за окном раздался шум. В окно заглядывали санитары. Они разбили стекло в форточке, и один просунул руку – собирался открыть окно.
Страшный дядька услыхал звон и обернулся. Он протянул руку к окну, как будто останавливал санитаров, чтобы они расхотели залезть в комнату. Но Томас понял, что на самом деле он сейчас ударит в них синим светом.
Предупредить их? Да ведь они не услышат, а может, и не обратят внимания. И Томас, пока страшный дядька не видит (он как раз отвернулся к окну), начал отползать. Ползти было больно, Томас перепачкался в крови Дерека, разлившейся по полу. Мало того что он сердится и боится, его еще и мутит от крови.
Синий свет. Яркий-преяркий.
Раздался взрыв.
Зазвенело стекло, но громче звона был грохот. Страшный грохот, как будто все окно рухнуло на санитаров, а в придачу кусок стены. Снаружи донеслись крики. Одни быстро оборвались, а другие все неслись и неслись, как будто там, в темноте за разбитым окном, кому-то очень больно, больнее, чем Томасу.
И Томас не обернулся. Он уже почти дополз до кровати Дерека, а оттуда, с пола, окна все равно не видно. Да и некогда оглядываться: он наконец сообразил, что делать, куда ползти дальше, пока дядька снова за него не взялся.
Раз-два – и он уже у того края кровати, где лежит подушка. Поднял глаза. С кровати свешивалась рука Дерека. Кровь бежала из-под рукава, по руке и – кап-кап-кап с пальцев. Ох, как не хотелось Томасу притрагиваться к мертвому телу, хоть это и тело друга! Но в жизни всегда так: приходится делать и то, что не хочется. Томас уже привык. Он уцепился за край кровати и быстро подтянулся. Он спешил, стараясь не замечать боль в спине и лягнутой ноге, а то заметит – и боль отнимет у него силы. Вот он, Дерек, на кровати. Весь в крови, глаза открыты, рот открыт. И жалко его, и страшно. А из-под него выглядывают фотографии его папы и мамы. Со стенки упали. А Дерек лежит мертвый. Теперь он навсегда останется в Гиблом Месте. Навсегда.
Томас взялся за ножницы, которые торчали из тела Дерека, и осторожно вытащил. Ничего, Дереку не больно. Он уже никогда не почувствует боли.
– Эй, – окликнул страшный дядька.
Томас обернулся. Дядька шел прямо на него И Томас изо всей силы ткнул его ножницами. У дядьки вытянулось лицо. Ножницы воткнулись ему в плечо, и он еще больше удивился. Выступила кровь. Томас выпустил ножницы.
– За Дерека, – сказал он. А потом сказал:
– И за меня.
Он не знал, что из этого получится. Думал, может, пойдет кровь, и дядьке станет больно, и он умрет, как Дерек. Или, может, удастся убежать. В том конце комнаты вместо окна и куска стены теперь дырка с дымящимися краями. Что, если шмыгнуть к ней, вылезти на улицу? Хоть там и ночь, но все равно А получилось такое, чего Томас не ожидал. Страшный дядька будто не заметил, что ему в плечо воткнулись ножницы и что из него течет кровь. Он схватил Томаса и опять поднял его в воздух. И шмякнул о тумбочку Дерека. Больно – больнее, чем о стенку: у тумбочки ручки и острые углы, а у стенки нет.
Внутри у Томаса хрустнуло, затрещало. И Томас вдруг сразу перестал плакать. Вот чудеса Больше ему не плачется, точно он выплакал все слезы до капельки.
Возле самого его лица – лицо Беды Близко-преблизко. Глаза в глаза. Страшные глаза: голубые, а как будто темные. Вроде бы они снаружи голубые, а под голубым – темнотища, как в дырке, которая вместо окна.
И еще вот что чудно. Томас уже не так боялся. Будто из него вышел весь страх – вот как слезы выплакались. Он смотрел в глаза Беде, видел темноту – большую-большую, больше, чем ночь, которая наступает, когда уходит солнце, – и понимал: Беда хочет, чтобы он умер, и сделает так, чтобы он умер, но это ничего. Он всегда думал, что умереть – это очень страшно, а теперь не очень-то и боится. Смерть, конечно, Гиблое Место, и ему туда не хочется, но он вдруг почувствовал странную радость: что-то говорило ему, что там будет не так одиноко, как ему казалось прежде, и даже не так одиноко, как здесь. Там, наверху, кто-то добрый, и он любит Томаса – любит крепче, чем Джулия, даже крепче, чем папа. Кто-то добрый и светлый, без единой темнинки. Такой светлый, что смотреть на него в упор невозможно.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 110
