Книга Оглашенные. Четвертое измерение - Андрей Битов

Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90

Один мыслитель, по имени Сковорода, поделил все человечество на три – получилось: священники, крестьяне и воины. Было это в XVIII веке, на Украине, что оправдывает ясность подхода. Его утопия состояла в том, что для достижения всеобщего счастья человечества необходимо лишь одно – чтобы каждый определил себе в жизни занятие «по сродству»: то есть рожденный священником стал бы священником, рожденный пахарем – пахарем, и воин – воином. И все будут счастливы. Сам он имел некоторое основание так утверждать, поскольку был одним из немногих воистину счастливых людей, ибо веровал. Для достижения всеобщего счастья он давал совет присматриваться к ребенку с рождения: если в церкви любит петь – в семинарию, если к сабельке тянется – в солдаты, если с червячком забавляется – понятно, паши. В наш век его профессионализация покажется недостаточной: а компьютерщик, скажем, кто? Но что человек глубоко несчастен от того, что занят делом не по сродству души, окажется глубоко верным не только до сих пор, но именно теперь. Только занятость своим делом лечит от депрессии и агрессии (что в каком-то смысле – один диагноз), то есть делает человека счастливым, то есть человеком. Как занять всех людей своим делом? Тоже утопия. Может, занять их общей идеей? Но это мы уже пробовали, и лучше бы мы этого не пробовали. Не уговаривал ли я себя только что сам никого никуда не манить, не звать, не внушать?

Может, достаточно понять, что мы этой общей идеей уже давно охвачены? Что мы уже исповедуем то, что проповедовать будет необязательно? Что живем мы не в конце, а в начале?

Век есть век. Внушили ли мы себе… но эта сотня на спидометре лучше описывает историю, чем любая другая периодизация… Наш век стар, и он умирает. А может, он уже умер? Тут я, естественно, впадаю в то самое, чего стремился избежать, – в ставшие хроническими рассуждения о концах. Кстати: НЕ НАМ СУДИТЬ. Очень не хочется быть старым и умирать. Даже окруженным почестями, которых все-таки достоин наш ужасный век. Но достоин не потому, что мы пролили больше всех веков крови, а потому, что мы что-то ПОНЯЛИ. Что-то поняли – только еще не поняли ЧТО. И наш двадцатый век кончился, если мы ПОНЯЛИ, даже и не поняв что. Это девятнадцатый век был жутко длинным, а наш – еще короче восемнадцатого. Мне хочется обозначить девятнадцатый век с 1789 по 1914-й. А двадцатый – с 1914 по 1989-й (для меня лично даже 1979-й, год нашего вторжения в Афганистан). Мы живем УЖЕ не в двадцатом веке, а в двадцать первом, вопрос не в том, чтобы достойно завершить то, что и так кончилось, а в том, чтобы просоответствовать тому, что уже началось. От нас требуется молодость – откуда мне ее взять?

Так ведь не во мне дело. Но дело, оказывается, только во мне и именно во мне. Пока нечто не произойдет в каждом, ничто не случится во всех. Мы просто никак не поймем, что мы все УЖЕ другие, чем кажемся себе или чем пытаемся казаться.

Мы – свободны.

У меня есть заслуженный опыт: страх перед формулой как перед новым лозунгом. Но если бы мне довелось присутствовать на некоем симпозиуме на более близкую мне тему КОНЕЦ АГРЕССИИ, то я бы решился и на лозунг: если уж конец, то конец не просто последней империи, а КОНЕЦ ИМПЕРСКОГО СОЗНАНИЯ, а раз уж начало, то не «светлого будущего», а ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ, осознавшей угрозу конца как свое начало, кладущей свое отчаяние в фундамент надежды, а крушение надежд – в основание веры.

Но то, что не просто люди, а уже и даже политики умудряются договориться, – разве не утопия, сбывающаяся на наших глазах? В политиках вдруг проступают черты не только воина, но и священника и пахаря. Если наш прогресс волочился всегда за достижениями военной техники, если именно в вооружение, без долгих раздумий, вовлекался технический гений человечества, если только воин находил себе в течение века занятие «по сродству», то как представить себе всю эту конверсию, рыцаря, выклепывающего кастрюли из собственных лат и находящего в тяжкой деятельности себе «сродство» и счастье? Нелепо. Человечество никогда не станет «хорошим», оно не так устроено. Оно не может себя подчинить идее справедливого распределения и заботы о ближнем полностью. Избытка его энергии и деятельности вполне бы хватило на счастье всех тех, кому его так не хватает. Человечеству всегда была нужна ЦЕЛЬ, дыра, в которую свищет и уходит его деятельность, – и это была война. Нас хватало, и нам хватало. Теперь нас больше, чем надо, и нам не хватает. Мы разоряем и разоряемся. Но и священник – воин, и пахарь – воин, а воин – и пахарь и священник. Технический гений человечества вполне может быть увлечен идеей не просто быть сильнее изобретенного им же врага, но и уподобиться Творцу.

К цельному Творению человек как биологический вид подошел в качестве империалиста, захватив его. Творение скреплено Божественной тайной в единое целое: где тайна – там и замок. Познание наше стало отмычкой, и мы взломали именно замки, на которые Творение было заперто. Теперь оно шатается и свищет. Пришла наша пора чинить замки. Воинство наше я могу вообразить поглощенным этой работой. Идея безотходных производств столь же заманчива в смысле недостижимости, как и полеты к звездам. Если что-то невозможно – куда еще дорога человеческому гению? Безотходное производство, как и современное оружие, – такая же дыра, такой же мыслесос, куда можно ухлопать и все деньги, и всю энергию, и весь талант. И найти наконец себе занятие «по сродству».

Переадресовка человеческой энергии и гения – разве не утопия?

А что у нас с вами еще есть реального?

Вот задача на весь следующий век, который протянется не менее тысячелетия.

Бог един, и человек – Его профессионал.

Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90