Ари развернул коляску в сторону игровой площадки в сквере. Он посмотрел на меня и, подмигнув, бросил:
– Bonne chance![94]
Его пожелание я понял.
– Эй, – окликнул я, вдруг встревоженный одной мыслью, – а почему это ты не в школе? – Я повернулся к его матери: – Почему это он не в школе?
Клодетт сняла черные очки, сочла, что свет слишком яркий, и опять нацепила их.
– В общем, потому что я забрала его.
– Чтобы привезти сюда?
– Чтобы привезти сюда.
– Клод, – сдержанно заметил я, – по-моему, это не лучшая идея. Осталось всего несколько недель до…
– Послушай меня, – она вновь сдернула очки, на сей раз, чтобы подчеркнуть выразительность каждого произнесенного слова, – я буду забирать моего сына из школы, когда мне заблагорассудится, не спрашивая разрешения у его так называемого приемного отца, иногда вспоминающего о своих родительских обязанностях.
– Ладно, – вздохнув, сказал я и опустился на стул. – Может, мы попробуем поговорить об этом как взрослые люди.
В этот момент моя жена предпочла повернуться ко мне спиной и куда-то направилась, что я воспринял как молчаливый приказ следовать за ней.
* * *
Я догнал ее на аллее, петляющей под голыми кронами шишковатых и сучковатых платанов. Там мы остановились, и я рассказал ей все.
Почти все.
Измену с другой женщиной к своим грехам я не присовокупил.
Я поведал о том, как услышал ту радиопередачу, о дружбе с Тоддом, об отношениях с Николь, о гнетущем дне в некой лондонской клинике, о свадебной вечеринке, о ее состоянии, о моем отъезде, гонке в аэропорт, возвращении в Бруклин, о написанном мной письме, оставшемся без ответа, что разбило мне сердце, как я старался освободиться от любви к ней, вырвать ее из сердца, как я едва не сгорел, точно от огня, после потери матери, единственной женщины – до появления Клодетт, – которая любила меня такой неистовой, безусловной и полнейшей любовью, что после ее ухода я почувствовал себя совершенно растерянным и настолько ничтожным, словно сам перестал существовать.
– Хотя это меня ничуть не оправдывает, – пояснил я Клодетт там, под платанами, – девушка умерла. И это была моя вина.
Меня беспрестанно преследовала жуткая картина того, как она лежала тем холодным утром на земле и как Тодд, не глядя на меня, сказал: «Она просто спит, иди, Дэниел, беги». Этот образ жил во мне, точно спящий в крови вирус, но в любой момент он мог проснуться и начать вновь сжигать меня. Я мог работать, готовить, ужинать, вести машину, читать лекцию, но мгновенно выпадал из реальности, вдруг представив лес, озеро, костер между деревьями. Мне хотелось вычеркнуть это из памяти, я убеждал себя, что эта женщина отвергла меня, что я не нужен ей, что ее не тронуло мое письмо. Ведь я просто не мог позволить себе никаких других объяснений. Я не мог допустить возможности своей вины, не мог позволить вторгнуться в мою жизнь такой жуткой ошибке, в жизнь, что я обрел в тот день на ирландском перепутье. Я словно сделал себе целительную прививку, женившись на Клодетт, переехав в Ирландию, живя там с нашими детьми… по крайней мере, так я думал. Мне казалось, что я избавился от прошлых мучений, лишил их силы. Я думал, что обуздал их, думал, что способен отгородиться от давнего прошлого, удерживать его за пределами нашего дома. Эти мысли стали мощным убедительным оружием: всем известным оружием.
И все это услышала Клодетт, любовь всей моей жизни, мать моих детей, хранительница моего очага. Она повернулась ко мне, по-прежнему пряча глаза за нелепыми черными очками. Перебросила ручку черепаховой сумочки с одного плеча на другое. Когда я закончил, она тоже продолжала молчать. Просто стояла передо мной, и я видел в линзах ее солнцезащитных очков две миниатюрные темные версии самого себя. В тот момент я понятия не имел, какова может быть ее реакция, что произойдет дальше. По-моему, я боялся даже дышать.
Еле слышно, словно в ответ на какие-то свои мысли, прошептав:
– Дэниел, – она раскинула руки, обняла и прижала меня к себе прямо посреди аллеи.
Ее близость подарила почти неописуемое облегчение. Сомневаюсь, что существует слово достаточно богатое и многозначное, способное выразить всю полноту эйфории, охватившей меня, когда я зарылся лицом в ее волосы, а мои руки, нырнув под ее куртку, заключили мою хрупкую жену в тесные объятия. Как спасительна любовь: когда нас любят, мы всегда становимся лучше. Ничто не в силах заменить этого.
– Какая мучительная история, – сказала она, – Дэниел, не могу поверить, что ты не решился рассказать мне этого раньше. Тебе не стоило таить все в себе.
– В общем, – пробурчал я, уткнувшись в воротник ее куртки, – до сих пор я как-то справлялся…
– Ах, бедняга! – воскликнула Клодетт, отстранившись и печально взглянув на меня. – Когда она умерла?
– Через несколько месяцев после моего отъезда, – ответил я. – По-моему, Тодд сказал, через пять.
– Она и раньше страдала от анорексии?
– Да. В более юном возрасте. Когда мы с ней познакомились, она выглядела совершенно здоровой. То есть я даже не знал тогда, что она вообще болела.
Клодетт задумчиво посмотрела на меня, склонив голову набок.
– Я только не понимаю, – сказала она, засунув руки в рукава, словно в своеобразную муфту, – почему ты чувствовал себя таким виноватым, почему это довело тебя до таких ужасных терзаний.
– Гм, даже не знаю, – ответил я, устремив взгляд на платаны.
– Нет, серьезно, ты же вернулся в Штаты из-за того, что умирала твоя мать. Ты же не сбежал оттуда просто так. Верно?
– Так я полагал.
– Но ты говорил, – Клодетт озадаченно нахмурилась, – что это была твоя вина. Почему? Почему ты чувствовал себя виноватым? Ты ведь написал письмо. Ты пытался связаться с ней. И не твоя вина, что она так и не получила его.
– Верно.
– Тогда нет ни малейшего смысла в том, что ты чувствовал ответственность, если только… – Клодетт умолкла.
Она пристально посмотрела на меня. Эта женщина понимала меня лучше всех людей в этом мире. Она способна прочесть любое выражение, малейшее изменение моего лица.
– Вы с ней расстались до того, как ты уехал?
– Угу.
– После аборта?
– Да.
– Почему?
Во рту у меня вдруг пересохло и, пожав плечами, я невольно отвел глаза.
– С тех пор прошло столько лет. Я даже не помню толком…
– Ты должен помнить.
Я невольно оглянулся вокруг, подыскивая, чем бы отвлечь ее от этой темы.
– Послушай, не прогуляться ли нам до эстрады? – спросил я, взяв ее за руку.
