Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
К слову, русский человек любое беззаконие вытерпит, если оно оформлено видимостью правил. Всегда зная, в частности, что торговое сословие жульничает и ворует, а начальство использует свое положение в личных целях, мы приговаривали: ну, так на то они торговля и начальство. Подразумевалось: будь я на их месте, и я бы не чурался.
Но если ностальгия кормившихся понятна, откуда ностальгия вечно не сытых?
Может, это свойственное любому человеку удовольствие от воспоминания о пережитых невзгодах и трудностях? Все преодолел, выжил, спасибо мне, а что пришлось помучиться, так тем ценней победа. Кто сказал, что жизнь должна быть без забот и без тягот?
Эта философия сидит в нас крепко. Однажды вез меня частник на «копейке» и возмущался привередливыми автолюбителями, осуждающими отечественные машины за то, что часто ломаются.
– Будто ихние иномарки не ломаются! – сердился он. – Любая машина ломается! Я тебе больше скажу, она и должна ломаться! Живой механизм потому что! А руки у тебя на что? Племянник вон купил немецкую, что ли, ездил, хвалился: мотор тише холодильника, ход – балет на льду! И что? Крякнулась она у него посреди трассы, да еще ночью. Вот тебе и балет на льду! Ночь стоял, ждал, пока сервис приедет. А я свою в любых полевых условиях исправлю. Главное дело, пока я ее чиню, я же ее всю переберу заново, все подгоню, все отрихтую, она ласточкой у меня летает! Все хотят кататься, а ты потрудись, ты доведи сам машину до ума, тогда и относиться к ней по-другому будешь!
В этом монологе есть своя правда, но есть и нестыковка: да, возможно, жизнь нашего человека и похожа на машину, которая все время ломается и которую нужно постоянно чинить, но то, что отношение к машине-жизни от этого становится другим – нет, сравнение хромает, к своей жизни наш человек и после множества ремонтов относится наплевательски.
Еще одна догадка о причинах ностальгии по очередям: нас томит печаль о том изобилии свободного времени, которое было почти у каждого советского человека и позволяло стоять в очередях и пять, и шесть часов. Мы, нынешние, попавшие в цейтнот гонки на выживание или гонки за престижем, у кого как, даже представить не можем, что потратим такое количество человеко-часов ради двух-трех бутылок вина или водки, которые, к тому же, и качеством полная дрянь. А тогда – легко. И не просто стояли – разговаривали, общались, возникали короткие приятельские отношения и даже завязывались романы, хотя бывали и конфликты.
Помним мы и те качели настроений, которые в нас бурлили, от надежды до отчаяния: успею – не успею, достанется – не достанется?
Вот об этом и расскажу короткую историю.
Это было перед Новым годом.
Всю ночь шел снег, город с утра был бел, чист и тих. Я проснулся поздно, спокойный, довольный собой: накануне закончил картину, которая самому понравилась. Я и сейчас ее люблю. Или, возможно, люблю воспоминание о том, как над ней работал. В семье был мир – или перемирие. Вот уже год и восемь месяцев я был трезв, работящ, а в последнее время еще и верен домашнему очагу. Куплена и наряжена елка. В холодильнике есть все, что нужно для приготовления салата оливье. И даже утка есть, и яблоки к ней. Поэтому, когда я намекнул жене, что неплохо бы добыть пару бутылок не пьянства ради, а праздника для, она, тоже спокойная, умиротворенная, согласилась.
И я отправился в путь.
Он был недолог – к ближайшему магазину. От двери вдоль двух соседних домов тянулась длиннейшая очередь. Но с милицией у входа, значит, должен быть порядок.
Я встал.
Тут же узнал, что перед открытием завезли сорок ящиков водки, что дают по две бутылки в руки, что при таком раскладе хватит на половину очереди, но грузчики твердо обещали, что привезут еще.
Я стоял, шел редкий снежок, проехала машина, пробежала собака. Я думал о своей картине, которая удалась, о семейной жизни, которая наладилась, о том, что жить на свете все же иногда очень неплохо.
Передо мной переминался унылый человек в сером пальто, он заглядывал вперед, вздыхал и с грустью повторял:
– Боюсь, не достанется нам водочки.
Была в его голосе ласковая и почти уверенная тоска по утраченному счастью, причем не по тому счастью, что было, а тому, что только намечалось, но он уже предвидел утрату.
– Не каркай! – одернул его худой человек в куртке, слишком тонкой для зимы, сунувший руки в карманы и приподнявший плечи.
Время шло, очередь медленно двигалась.
И тут случилось самое страшное: двери стали закрывать. Это далось милиционерам и грузчиком не просто: надо было вытеснить людей из магазина, а те, попав внутрь, не могли поверить в грянувшую беду. Как это? – уже достигли, уже вот-вот – и на тебе… Продавщицы ушли, полки пусты, но они упорно не желали уходить, милиционеры и грузчики по одному выволакивали их, убеждая и словами, и тычками.
– Все кончилось и завоза не будет! – объявил чей-то голос.
В ответ – возмущенные крики, мат, колыхание толпы.
И вот двери закрылись.
Толпа была в недоумении.
Начали расходиться по одному, по двое и по трое – кто куда.
– Говорят, в «Посольском» завоз большой, – поделился унылый человек. – В «Штанах» еще, но там склада никакого нет, может кончиться, в «Пентагоне» – неизвестно что…
Он называл народные имена магазинов, которые были и мне известны. «Пентагон» находился в длинном, с изгибами, доме. «Штаны» – на остром углу двоящейся улицы. Почему «Посольский» – версий нет. Рядом с ним кладбище, но это ничего не объясняет. Один из моих приятелей уверял, что тут глубокий смысл: покойники – послы в ту страну, где и нам не миновать быть. Но это игра ума, обычно с названиями все намного проще.
Унылый человек закончил свои рассуждения тем, что верный магазин – на улице Горной. Он и стоит отдельно, и склад при нем, и двери широкие.
И мы пошли туда.
Шли молча: я видел, что он не настроен беседовать, имея одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть, и весь на ней сосредоточен.
Прибыв, увидели, что и тут наряд милиции. При милиции продажа идет шустрее, потому что продавщицы и посредники-грузчики не отвлекаются на лезущих со стороны, а те не деморализуют очередь.
Встали в конец. За нами выстроились еще люди, что всегда утешает – не ты последний.
Стояли молча, тихо и почти торжественно.
Опять пошел снег, стемнело, зажглись желтые фонари, улица стала выглядеть уютно, по-домашнему, будто нарисованная старушкой-художницей, влюбленной в окружающий мир и уходящую жизнь.
И я чувствовал себя влюбленным, но не в уходящую, а в эту жизнь. Снег идет – хорошо. Фонари светят – отлично. Меня дома ждут уют и добрые взгляды моих близких – замечательно.
Людей согревали слухи, что запас в магазине основательный.
Но чем дольше мы стояли, тем острее терзал вопрос уже не запасов, а времени.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
