Сережа сложил письмо.
Подписал адрес. Надел курточку и вышел во двор.
Шел теплый тяжелый снег. Скрипели калоши.
Он прошел вдоль забора, мимо футбольной площадки, и свернул на задний двор, где столовая. Откуда, как сказала мама Наташа, дед Мороз забрал его друга Кошку к себе.
Поднялся у контейнера на цыпочки.
И опустил свое письмо в мусорный ящик.
От земли до неба
У одной женщины умерла только что девочка. Девочка умерла, и вот эта женщина возвращалась из больницы с пакетом.
В пакете были девочкины учебники, тетрадки и тапочки. Халат. Зубная щетка. Зубная паста. Йогурт. Расческа. Фломастеры. Альбом для рисования. Красный пластмассовый Кремль и плюшевый желтый заяц.
И это было все, что у этой женщины теперь осталось от ее девочки. И еще кое-что из белья.
И ничего от жизни.
Женщина зашла в магазин на углу, за кошачьим кормом. И корм положила к вещам своей девочки. Девочка просила как следует кормить ее кошку. Кошка была подъездная. Взять ее в дом было невозможно, ведь девочка болела.
И вот женщина зашла, как обещала, и купила корм.
На улице Саляма Адиля 33, через дорогу от 56-го детского дома, грузили мусорные контейнеры.
Молодой человек в красном пуховом дутике, таком старом, что из него кое-где торчали перья, сидел за рулем.
Оранжевая машина натужно урчала, выплевывая бензиновый дым в желтый от света воздух. Падал теплый снег. Из сугробов, за контейнерами, торчал скелет елки.
Ветер волочил по земле мишуру. Болтался, зацепившись за ветку, новогодний дождик.
Жить было незачем.
Под сапогом женщины с пакетом жалобно хрустнул елочный шарик. Она посмотрела вниз.
Напарник молодого человека выплюнул окурок в снег. И полез в кабину. Грузовик чихнул и тронулся.
Под ногами женщины, там, где хрустнул новогодний шарик, лежало письмо.
Она наклонилась. Подняла конверт за край. Письмо было мокрым от снега. Чернила почти расплылись.
В глазах у женщины было серо от снега.
Но буквы были выведены очень старательным, разборчивым детским подчерком.
Так что эта женщина сумела их разобрать.
Там было написанно:
От кого: Сергей Александрович Дедушкин.
Детский дом № 54.
3 класс А
Почтовый ящик 22.
Индекс предприятия связи 123 423.
Москва.
Улица Саляма Адиля. Дом детства № 56.
Кому: Дедушке Морозу
Куда: На небо
Женщина спрятала письмо в карман и пошла к детскому дому.
Трудно быть Богом
Вечер был холодный и синий. Под ногами прохожих хлюпала январская жижа. Из рваного неба сыпалась на черные тротуары снежная соль. Гудели машины.
У стеклянной витрины «М-видео» стоял старик в черном дерматиновом пальто. В ногах его лежала кроличья шапка, изъеденная молью.
В шапку падал снег.
Старик был глух и слеп.
Ему не подавали.
Под Новый год стеклянные двери красного магазина были широко распахнуты. Мимо старика, в магазин и обратно по скользкой лестнице, с огромными коробками спешили покупатели.
Оставляя за спинами при входе свои черные приземистые иномарки. Оставляя на выходе у касс свои деньги.
Ни у кого из них не находилось ни времени, ни мелочи на этого старика.
Мысли их (хотя старик в самом деле был слеп и глух) были ему отчетливо слышны, смешанные, как грязь под ногами, с рождественской мелодией «Джингл белс».
Это были мысли клерков, менеджеров, бухгалтеров, директоров, рекламных агентов, мерчендайзеров, длинноногих богинь, неповоротливых мамаш и их коротконогих капризных отпрысков. Женщин и мужчин. Старых и молодых…
Самые обыкновенные человечьи мысли.
Мысли о любовницах и любовниках. О сейфовых ячейках. О детях. О туроператорах и путевках, об авансах, сберегательных книжках… Айфонах и айподах, новой сантехнике и оттенках керамической плитки для отделки клозетов…
О слабительных средствах, прокладках, диагоналях плазменных экранов, диарее и оливье.
Старику в кроличьей шапке не подавали.
В шапку падал только снег.
Шапка была полна снега. И снег не таял.
Но время от времени старик протягивал к людям обмотанную тряпками культю и этой культей крестил им спины.
Иуда
Приполз как-то раз темным осенним вечером под храмовые врата куркуль. Свернулся под ступенями калачом. И лежит.
Прихожане его обходят. А кто не заметит, тот об куркуля споткнется да и помянет под колоколами нечистого.
Лежал куркуль, лежал, а батюшка у нас в Храме был добрый, отец Николай. Отслужил он вечерню, вышел (он всегда выходил после службы, потому что, может, кто на лавочке ждет поговорить или посоветоваться) и видит, лежит этот куркуль.
Опустился отец Николай перед куркулем на колени. А куркуль этот был даже не куркуль, а, прости Господи, навозная куча. От лица синяк. От зубов дырка. Даже глаз не видно. Совсем истлел в куркуле человек.
Но отец Николай думал, что так не бывает. Чтобы совсем человек истлел. Говорил: «Пока жив – живи, всегда, мол, есть надежда».
Поднял он куркуля со ступеней, повел в Храм. Усадил на лавочку, принес миску каши, горбушку и стакан воды.
Закопошился куркуль, заворчал, зачавкал. Накрошил. Съел что дали. И уснул. А на улице холодно. Добрый человек собаку из дому не выгонит. А не то что человек человека из Божьего храма.
Потому что человек, он какой ни есть, а все-таки человек. Божье творение. Тут вот такое творение – куркуль. Но не гнать же его?
И подумал отец Николай, пусть поспит человек под образами. Может, в нем что и проснется.
Но с куркулем был не тот случай. Проснулся он, это да. Проснулся за полночь. Храм заперт. Темно. Только у амвона золоченая лампадка горит. И отец Николай акафист читает.
