Но смерть была тут, внизу, передо мной – нелепая, необъяснимая, противоестественная смерть целой стаи дельфинов…
Я поймал себя на том, что ищу взглядом фигуру двуногого. В моем сознании демоны были неотделимы от самой идеи уничтожения. У меня не было сомнений, что это работа пастуха. Он заставил дельфинов совершить самоубийство, но зачем? Если он сошел с ума, то покончил ли он и с собой тоже?
Зловещий знак. Смерть дельфинов подействовала на меня угнетающе. И хотя я догадывался, что чайки быстро сделают свое дело, а после очередного шторма на берегу не останется даже костей, тот первый день в раю так и запечатлелся в моей памяти как День Мертвой Стаи.
(Да-да, чаек здесь было множество; оказалось, что птицы не вымерли. Раньше я видел их в своих снах – злобные, белые, хищные, острокрылые тени, – а теперь, наяву, они стали для меня живыми символами свободы и надежды, пронизывающими голубой простор. И значит, прошлое иногда возвращается, принося с собой не только боль утраты, но и силы жить. И еще осознание: есть то, что недолго пребудет со мной, а потом, в вечности, – ВМЕСТО меня. Я хотел бы разбить тайное зеркало внутри себя, отражающее свет в обоих направлениях, – чтобы не видеть ни рая, ни ада, и просто довольствоваться каждым прожитым мгновением, пусть даже среди ужасающей пустоты.)
Однако и пустота заполнялась новыми сигналами. Я закрыл глаза и сосредоточился на поиске. Лимбо медленно нес меня у самой поверхности по длинной дуге вдоль рифа, прикрывавшего вход в залив. В рифе были подводные ворота – настолько широкие, что в них могли пройти несколько полосатиков. Риф был искусственным. Я успел достаточно увидеть в Вавилоне, чтобы не ошибиться. Но меня интересовал не риф.
«Сигнал-ощущение-знание». Вдоль этой цепочки блуждали тени еще неизвестных мне существ, живущих на суше. Как всегда, я «видел» лишь пятна – на этот раз чрезвычайно слабые и размытые. Каналов связи с ними, по-видимому, не существовало. Птицы, четвероногие и еще какие-то твари, похожие на двуногих, но хвостатые. Мне было ясно, что они не обладают ни человеческим разумом, ни человеческой изощренностью. Наземные животные были не опаснее моих косаток. А в воде они вообще оказались бы беспомощными.
Однако любой обитатель суши имел преимущество передо мной. Как только мои слабенькие ножки, не привыкшие носить тяжесть тела, ступят на берег, я превращусь из властелина китов-убийц в потенциальную жертву.
Это был еще один повод, чтобы задуматься о выборе. Но Древняя Земля настойчиво звала меня – шумом ручьев, бегущих с гор, радугами над водопадами, прохладной тенью сумеречных лесов, голосами птиц, запахами влажных листьев… И даже луна, взошедшая под вечер, звала меня. Сверкающий круг всплывал среди нарождающихся звезд, вызывая сладкий ужас перед мимолетностью, эфемерностью существования и в то же время странную уверенность в том, что смерти не существует. Замирало сердце, будто я был ребенком, впервые услышавшим волнующую и таинственную сказку. Древней Земле не требовалось ничего, чтобы изменить меня; она сама по себе была преображающим волшебством. В моих генах был закодирован отклик на эту утраченную красоту, и теперь зов звучал неотступно; земля влекла меня неудержимо…
* * *
Моя самка выбиралась на берег, двигаясь неуклюже и неуверенно. Каждый шаг давался ей с видимым трудом. Огромный живот обвис и тяжело колыхался. Это было единственное в своем роде сочетание красоты и уродства. Уродство – от настоящего, от тяжести, от неудобства; красота – от будущего, от зачатой жизни. Тоже воплощение очередной мечты.
Двойня. Она носила двойню. Я знал это наверняка, даже не касаясь живота ладонями. Я закрывал глаза и «видел» переливающиеся тени зародышей на фоне гораздо большей материнской тени. Все трое были погружены в пульсирующее облако, опутаны чудесным коконом, в каждой полой нити которого перетекала жизнетворная энергия…
Мои дети. Разнополые. Самка и самец. Что-то невероятное. Я не знал, что буду делать, когда начнутся роды. Я мог помочь косаткам, но смогу ли помочь двуногой матери?
(Кстати, кровавая бойня в Новом Вавилоне подействовала на нее не так сильно, как я ожидал. Во всяком случае, в последнее время я не улавливал и тени угнетенности или подавленности. В некотором смысле самка гораздо устойчивее и практичнее самца. Она-то лучше меня знает, буквально ощущает каждой клеткой тела, что «жизнь продолжается», несмотря ни на какие ужасы, – ведь у нее внутри теперь две новые, растущие жизни.
Вероятно, дело еще и в том, что она не пыталась ничего искать и лишь следовала пути, предначертанному для нее слепой природой, – и это соответствие примиряло ее с самыми кошмарными сторонами действительности. Она бездумно и непротиворечиво исполняла свое предназначение и порой казалась мне существом, наилучшим образом приспособленным к нашим бесцельным скитаниям… Зачем ей Древняя Земля? Что ей призраки Древней Земли, тревожащие меня не только ночью, но и днем? И нужна ли ей вообще земля? Может быть, все то, что я ищу снаружи, где-то вне пределов досягаемого, она носит в своем простом сердце? «Дом», приют, отдохновение, надежду, покой (хотя бы на время!) и – страшно выговорить! – лекарство для моей вожделеющей души, которое когда-то называлось любовью… Чтобы не было так страшно ждать и умирать.)
…Она сделала всего несколько шагов и опустилась на песок, тяжело дыша. Ее ноги дрожали. Как я и думал, наша с нею беда – слишком слабые нижние конечности. Она наверняка захочет рожать в воде, и я представлял себе степень опасности. Детеныши могут захлебнуться. С одним бы я еще кое-как справился, но ведь их ДВОЕ. И оба должны выжить. Обязаны. Нас слишком мало, чтобы позволить себе роскошь потерять хотя бы одного.
А ведь я уже мечтал об отдаленном будущем. Я неизлечимый мечтатель. Без мыслей о будущем я мертв, я просто моллюск, защищенный от окружающего мира более или менее прочной раковиной… Я заглядывал на много лет вперед. Мои дети вырастут. Если не найдется пара каждому из них, неизбежно кровосмешение. Каким будет ИХ потомство? Окажется ли оно жизнеспособным? Смогут ли они общаться с косатками и управлять стаями?
СТАЯМИ?
Что я подарю своим детям? Землю или океан, в котором идет извечная охота? Куда их потянет, как неудержимо тянуло меня? Найдут ли они свой Вавилон, прежде чем тот будет разрушен? Покинут ли они меня и мать, навеки уплыв в темные просторы, чтобы просто совершить жизненный цикл и сгинуть без следа? Или преодолеют зов океана-колыбели и тоже услышат гораздо более тихий, но настойчивый зов Земли? И тогда они станут Адамом и Евой новой расы. А потом…
Потом, возможно, последует изгнание из вновь обретенного рая. Однако на этот раз не будет ни змея-искусителя, ни яблока от древа греха. Если только демон-змей-уродец-самоубийца не сидит в каждом из нас изначально, с самого рождения…
Какой судьбы хотел бы я для них и для себя? Не знаю… Слишком недавно ступил я на Древнюю Землю, и еще не вполне освоился на суше. Хотел ли я человеческого понимания, близости, единства – всего, что возможно в маленькой семье, но утрачивается в большом племени? С некоторых пор то, что творится в мозгах двуногих, настораживало, почти пугало меня. С китами все ясно. Они дети – сильные, прекрасные, чистые, наивные и счастливые дети. Двуногие не такие. Я знал это по себе, знал это по своей самке. Мы звери, худшие звери в океане. Останемся ли мы зверями на земле?
