Роговица была зафиксирована полоской конъюнктивы нижнего века, протянутой через весь глаз и пришитой наверху. Затем я прооперировал левый глаз. Я вырезал еще один круглый участок здоровой роговицы из детского глаза и при помощи трепана разместил его между двух слоев марли, пропитанной физраствором поваренной соли. Затем я поручил моему ассистенту подержать их над емкостью, из которой поднимался горячий водяной пар. После я начал операцию на левом помутневшем глазу. После неудачной операции на правом глазу я работал особенно осторожно. Я погружал трепан лишь на десятую долю миллиметра за раз, пока он наконец не достиг дна роговицы и вырезанный участок не оказался в коронке трепана. Затем я закрыл отверстие здоровой роговицей, на этот раз без посторонних инструментов – только при помощи марли, на которой удерживался имплантат. Тогда мне впервые удалось правильно разместить оболочку с первого раза, не двигая ее. Мой ассистент и я почти одновременно воскликнули: «Как хорошо она подошла!» В этом случае я решил не перетягивать глаз конъюнктивой. Новую роговицу удерживали две перекрещенные нити, концы которых были зафиксированы на соединительной оболочке. И одна только повязка сверху!»
Цирм бегло взглянул на свои скрещенные на груди руки. «Уже в который раз, – сказал он, – мне пришлось дожидаться результатов. Так всегда происходит с операциями на глазах. Остается только ждать того момента, когда можно будет снять повязку. После всех пережитых разочарований я не смел питать больших надежд. Но тот факт, что имплантат роговицы удивительно органично подошел к отверстию в левом глазу, все же оставлял повод для оптимизма. Через восемь дней после операции роговица обоих глаз все еще была прозрачной и хорошо зафиксированной. Но в последующие десять дней больной стал жаловаться на боли в правом глазу. Сняв повязку, я увидел, что болезненная роговица отслоилась и образовала конус на поверхности глаза. На вершине конуса зыбко покоился участок роговицы, пересадка которого стоила мне стольких тягостных усилий. Результат операции на правой стороне был отрицательным. Мне пришлось удалить имплантат. Вы, наверное, можете себе представить, что я испытывал, снимая повязку со второго глаза. Но меня ждало огромное потрясение. Роговица на левом глазу прижилась. Она была почти полностью прозрачной. С расстояния трех с половиной метров Глогар определял, сколько ему показывали пальцев, и мог различать цифры. Но я не давал воли чувствам. Пока нельзя было сделать окончательных выводов. Но и в январе этого года ухудшений не последовало. В феврале также не возникло поводов для беспокойства. Постепенно зрение улучшалось. В центре мутной, бело-серой больной роговицы блестящим пятном чернела здоровая и прозрачная. Глогар стал самостоятельно перемещаться. Одиннадцатого марта он один отправился домой в Барнсдорф. Двадцать четвертого июля он приехал на первый осмотр. Его зрение стало еще острее. Он рассказал, что сам справляется с любой несложной сельскохозяйственной работой. Двадцать четвертого июня в отеле «Голиаф» я представил его Центральному объединению немецких врачей Моравии. Тогда со дня операции прошло уже шесть с половиной месяцев, но пересаженная роговица сохраняла абсолютную прозрачность. Такой же она остается и сейчас. Таким образом, это первый удачный опыт по пересадке роговицы человеку, позволивший на длительный срок, а может, как мне хочется верить, и навсегда избавить его от слепоты». Он остановился, чтобы сделать глубокий вдох, а затем сказал: «Разумеется, я не надеюсь, что Вы так просто поверите в мой рассказ. Более того, я намерен познакомить Вас с моим пациентом. Специально для Вас я вызвал его в Ольмюц. Не желаете ли Вы увидеться с ним прямо сейчас?»
Я кивнул, и он распахнул дверь своего кабинета. Мой взгляд упал на невысокого, худого, скромно одетого человека, ожидавшего в приемной. Деталью его облика, о которой он, как казалось, особенно заботился, были необычайно пышные закрученные усы, очевидно, сохранившиеся еще со времен военной службы.
«Очень хорошо, что Вы приехали, Глогар, – проговорил Цирм, протягивая своему пациенту руку. – Как вы поживаете?»
«Очень хорошо, господин доктор», – ответил Глогар с нескрываемым восхищением и преданностью хирургу, ставшим для него богом, даровавшим свет.
Когда Цирм представил меня, Глогар неохотно и боязливо пожал мою руку. После мы проследовали в рабочий кабинет, где висели таблицы для проверки зрения, и Цирм продемонстрировал мне, насколько хорошо видел человек, еще год назад считавшийся слепым, и как расширялось поле его зрения. Отпустив Глогара, он на секунду задержал на мне свой полный ожидания взгляд.
«Я знаю, – сказал он, – из единственного удачного опыта нельзя заключить, что теперь можно беспрепятственно пересаживать роговицу. Впереди, без сомнения, еще много ошибок и неудач. Но сегодня я абсолютно уверен, что эта операция может быть успешной и что по истечении нескольких лет многие смогут ее повторить, хотя она и останется проблематичной. Но все же мы должны обратить внимание на два решающих фактора, не говоря уже об очевидной технической тонкости. Оба они касаются питания пересаживаемого участка роговицы. Из опыта всех предыдущих операций следует: если имплантированая роговица мутнеет и теряет прозрачность, то только потому, что она не получила должного питания и увлажнения. Сами по себе потребности пересаженной роговицы в питании минимальны. В пользу этого утверждения говорит тот факт, что в многочисленных случаях имплантаты сохраняли прозрачность некоторое время. Они, так сказать, существовали сами по себе и не нуждались в каких-либо ресурсах своего нового окружения. Но, истощив свои резервы, они погибали. Так, трансплантация имеет смысл лишь там, где вся поврежденная или пораженная роговица, несмотря на помутнение, сберегла остатки первоначальной структуры и системы питания. А именно, очень часто при химических ожогах, трахоме и кератите, никогда – при сильных нагноениях. По моему глубокому убеждению, грядущий успех зависит от выбора пациента. И как сделать правильный выбор, станет понятно из дальнейшей работы. Но и эта проблема – не последняя, какую нужно решить. Существует еще одна. Ее нельзя упускать из виду хирургу, стремящемуся к успешной трансплантации роговицы».
Поскольку Цирм долгое время задумчиво молчал, я задал вопрос: «И что же это за проблема?»
«Ах, да, – опомнился он, – проблема… Следует также очень тщательно подойти к выбору глаз, роговица которых будет пересажена. До сих пор этого не делалось. И речь идет не только о том, что донором должен быть человек. Помимо этого, глаза не должны быть подвержены заболеваниям, нарушающим систему питания. При первой завершившейся с положительным результатом операции я использовал роговую оболочку глаз ребенка. Чем младше донор, тем легче будет роговице приспособиться к измененной питательной среде. Я уверен в этом. Питание – самая высокая преграда на том пути, которым нам следует идти в будущем».
Думаю, лишь немногие люди способны не поддаться тому глубокому впечатлению, которое производит прозрение слепца и встреча с тем, кто прозрел. Даже для меня, прожившего жизнь, наполненную потрясениями и открытиями, которые порой казались чудом, знакомство с Цирмом и Алоисом Глогаром стало незабываемым звездным часом.
Вечер восьмого ноября я провел с Цирмом в отеле «Голиаф», где рассказал ему о случае слепой девушки, как и обещал Брадко.
