Он обернулся ко мне с отчаянием в глазах, стиснув кулаки.
– Это правда, – сказала я. – Хэнк никогда бы не убил Эллиса. Они – два лица одного человека.
Хэнк пораженно посмотрел на меня.
Боб задумчиво потер подбородок.
– Ну, учитывая ситуацию… у меня такое в первый раз… наверное, можно это записать как случайное утопление… если, конечно, нет возражений со стороны семьи?
Он вопросительно взглянул на меня. Через пару мгновений я в знак согласия опустила подбородок. Энгус стиснул мое плечо, а я еще крепче сжала его пальцы.
– Учитывая обстоятельства, не знаю, что тут уместно сказать. И хотя я понимаю, что все это очень неожиданно, боюсь, вам надо задуматься о последних приготовлениях. Пожалуйста, дайте мне знать, если я чем-то могу помочь, чем угодно.
– Спасибо, – тихо произнесла я.
Когда Боб ушел, Хэнк, как сомнамбула, направился к двери.
Щелкнула дверь его комнаты, и я подняла глаза на Энгуса. Я знала, что нечто случится, но никак не была готова к тому душераздирающему крику, что разнесся по всему зданию. Я обхватила Энгуса за талию, дожидаясь, пока жуткий вой сменится неистовым плачем.
Энгус прижал мою голову к себе и погладил по волосам.
Я кивнула.
– Думаю, да. Нет, я никому бы такого не пожелала, но, господи…
– Все в порядке, mo run geal og. Не надо объяснять. Мне не надо.
Я подняла его руку и прижалась к ней щекой.
В соседней комнате бушевал и горевал Хэнк, но мы ничего не могли поделать. Не было на свете ни единого человека, кто мог бы его утешить, потому что у него не просто было разбито сердце. Хуже: его самого раскололи пополам.
Глава 45
В конце концов я отправила Эллиса матери. Я не хотела идти на похороны, и потом, думала, что меня все равно не захотят видеть.
Через два дня после того, как Хэнк улетел с телом Эллиса, Энгус прокрался ко мне в комнату и в постель. Он лег рядом со мной, приподнявшись на локте и отводя мои волосы с горла. Потом потеребил ворот ночной рубашки.
– Сними ее…
Когда я опять легла, он склонился ко мне и прошептал прямо в ухо:
– Я хочу на тебе жениться, mo chridhe. Узаконить все это как можно быстрее.
Он легонько целовал меня в шею, спускаясь все ниже. Добравшись почти до ключицы, он прихватил меня за кожу зубами. Я задохнулась, и каждый волосок на моем теле встал дыбом.
– Конечно, если ты захочешь взять такого невоспитанного пса, как я, – сказал Энгус, продолжая спускаться. Его поцелуи дошли до левой груди, и он провел языком по соску. Тот сжался в тугую малинку.
Энгус поднял голову:
– Вопроса я, правда, можно сказать, не задал, но мое последнее замечание нуждается в ответе…
– Да, конечно же! – сказала я. – Я хочу стать миссис Грант, как только… ох…
Его губы снова двинулись в путь.
– Вообще-то, – произнес он между поцелуями, – ты будешь Достопочтенной Мэдилейн Грант, леди Крег-Гэрев.
То, что он сделал потом, лишило меня способности отвечать – по крайней мере, словами.
Мы решили ради приличия подождать несколько недель, но по сути и на деле женаты были с того самого дня. Энгус проводил в моей постели каждую ночь, хотя до рассвета уходил вниз, чтобы не ранить стыдливость Анны.
По новостям с фронта было понятно, что война в Европе долго не продлится. Города сдавались один за другим, или их освобождали, немцев гнали все дальше и дальше в глубь их территории. Они были окружены со всех сторон. У них кончились призывники. Под ружье начали ставить мальчиков из Гитлерюгенд, не старше десяти, и заново призывать тех, у кого ноги были отрезаны не выше колена.
Все рушилось, как домино, и началось это с двенадцатого апреля. Умер президент Рузвельт, и тридцать третьим президентом США стал Гарри Трумэн.
Три дня спустя британские войска освободили комплекс концлагеря в Берген-Бельзене и, согласно статье в «Инвернесском курьере», обнаружили «тысячи умирающих от голода мужчин, женщин и детей, обнаженные тела, лежащие слоем в четыре фута на площади в тридцать на восемьдесят ярдов, разгул каннибализма, болезней и неслыханной жестокости». Генерал Эйзенхауэр призвал членов британской Палаты общин приехать и лично увидеть «мучение распятой человечности», поскольку «никакие слова не способны описать этот ужас».
Шестнадцатого апреля, в тот день, когда русские начали массированное наступление, дошедший до отчаяния Адольф Гитлер выпустил обращение, в котором приказывал войскам немедленно арестовывать, независимо от звания, любого офицера или солдата, который отдаст приказ отступать – а если потребуется, казнить, поскольку, несмотря на немецкую форму, они, скорее всего, состоят на службе у русских. Гитлер заявил своей армии: «В этот час вся германская нация смотрит на вас, мои солдаты на востоке, и надеется, что ваш фанатизм, ваше оружие и ваше руководство утопят большевистское наступление в крови».
Двенадцать дней спустя Муссолини и его любовница были расстреляны при попытке бежать в Швейцарию. Их тела вывесили на Пьяццале Лорето – на мясных крюках, вниз головой. Женщина подошла и, крикнув: «Пять пуль за пятерых моих убитых сыновей!» – пять раз выстрелила в уже изувеченное тело Муссолини.
На следующий день, двадцать девятого апреля, американские войска освободили Дахау: первый из построенных немцами концлагерей был освобожден одним из последних. На подступах к лагерю американцы встретили тридцать угольных вагонов, полных разлагающихся тел. В лагере обнаружили около тридцати тысяч истощенных выживших, которые продолжали умирать сотнями каждый день, потому что слишком ослабели, чтобы поесть.
Тридцатого апреля русские взяли Берлин и подняли советский флаг над Рейхстагом. Глубоко в бункере, над которым бушевало сражение, Адольф Гитлер и Ева Браун отравили своих собак и приняли яд, после чего Гитлер выстрелил себе в голову.
Мы собирались у приемника каждый вечер, едва дыша открытыми ртами. В происходившее невозможно было поверить. Наконец-то после стольких разрушений и жесткости, после бездушного презрения к человеческой жизни, что их и вообразить было трудно, весь этот ужас, похоже, закончился. Он и правда закончился, хотя официально это произошло только через неделю, когда оставшиеся немецкие войска подписали безоговорочную капитуляцию.
Когда наконец была объявлена Победа, всеобщее празднование превратилось в хаос. Люди срывали шторы для затемнения и поджигали их прямо на улицах, выли сирены, звонили церковные колокола, парады в честь победы переходили в буйные вечеринки, все кричали, танцевали и пели, незнакомцы занимались любовью в кустах у дороги, пылали костры, а со всех холмов всю ночь триумфально голосили волынки.
