Эти четыре воина, особо отличившиеся в недавнем сражении, были удостоены чести принести к дому Тай тела убитых врагов. Так я, во всяком случае, это понял, и, если не ошибаюсь, именно это пытался растолковать мне Кори-Кори.
Король Мехеви шел подле славных героев. Он нес в одной руке мушкет, на стволе которого висел холстяной мешочек с порохом, а другой сжимал короткий дротик и разглядывал его с торжеством и восхищением. Этот дротик он вырвал из рук знаменитого хаппарского воина, который позорно бежал за горы, преследуемый по пятам противником.
Немного не дойдя до дома Тай, воин с пробитой головой – это был Нармони – покачнулся, сделал три неверных шага вперед и рухнул наземь. Но другой воин успел перехватить конец палки и подставить под нее плечо.
Возбужденная толпа островитян, теснящихся вокруг короля и мертвых вражеских тел, приблизилась к тому месту, где я стоял, в воздухе над головами мелькали грубые орудия войны, сильно покореженные и пострадавшие, и звенел неумолчный вопль торжества. Когда процессия достаточно приблизилась к дому Тай, я приготовился наблюдать, что будет происходить дальше, но не успели дикари остановиться, как мой верный слуга, отвлекшийся было на минуту, тронул меня за локоть и предложил вернуться в дом Мархейо. Я сказал, что не хочу; но, к моему удивлению, Кори-Кори твердил свое, и притом тоном, непривычно для него решительным. Однако я отказывался подчиниться, он наступал на меня, настаивая; я стал пятиться, как вдруг ощутил на своем плече тяжелую руку – обернувшись, я увидел перед собой могучую фигуру одноглазого вождя Мау-Мау, который отделился от толпы и сзади поднялся на террасу пай-пай. На щеке у него была колотая рана, нанесенная острием копья, и татуированное лицо его, и без того обезображенное одноглазием, казалось оттого еще ужаснее. Не произнеся ни слова, зловещий воин указал пальцем в сторону дома Мархейо, между тем как Кори-Кори, встав ко мне спиной, жестом пригласил меня садиться на него верхом.
Это приглашение я отклонил, но выразил готовность удалиться и медленно зашагал вдоль каменной террасы, на ходу ломая голову над тем, чем объяснить такую строгость. Очевидно, дикари собирались устроить какое-то торжество по своим жутким обычаям и ни за что не хотели, чтобы я при этом присутствовал. Я спустился с пай-пай и, понукаемый Кори-Кори, который на этот раз не выказывал обычного сочувствия моей хромоте и был озабочен лишь тем, чтобы мы поскорее удалились, зашагал сквозь шумливую толпу. Со страхом взглянул я на три продолговатых свертка, уже уложенные на земле, – я твердо знал, что составляет их содержимое, однако формы человеческих тел под толстым слоем листьев оставались неразличимы.
На следующее утро перед рассветом меня разбудил оглушительный барабанный бой – совершенно такой же, что и на второй день Праздника тыкв. Я понял, что дикари готовятся приступить к новому, на этот раз ужасному, празднеству.
Все обитатели дома Мархейо, за исключением самого старика, его сына и доброй Тайнор, облачившись в парадные наряды, отправились в Священные рощи.
Зная, что не получу согласия, я все-таки, чтобы проверить правильность моих умозаключений, предложил Кори-Кори совершить обычную прогулку к дому Тай. Он решительно отказался, а когда я попробовал настаивать, обнаружил готовность не допустить меня туда, чего бы это ему ни стоило. Чтобы отвлечь меня от вредных мыслей, Кори-Кори предложил прогуляться на речку. Мы пошли. Искупались. А когда вернулись, все наши сожители, к моему удивлению, оказались дома, они, как обычно, возлежали, нежась, на циновках, хотя барабаны по-прежнему звучали за рощей.
Остаток дня я провел в обществе Кори-Кори и Файавэй, гуляя в противоположном от дома Тай направлении, и стоило мне хотя бы взглянуть в ту сторону, где он находился, а был он на расстоянии по меньшей мере в милю, скрытый к тому же от нас деревьями, и всякий раз мой телохранитель в ужасе восклицал: «Табу! Табу!»
В домах, в которые мы заходили по дороге, люди преспокойно лежали на циновках или занимались разными мелкими делами, словно ничего необычного не происходило, но среди них я нигде не заметил ни одного воина или старейшины. Я спросил некоторых, почему они не на хула-хула (празднестве), и мне все в один голос отвечали, что этот праздник не для них, а для Мехеви, Нармони, Мау-Мау, Колори, Вармуну, Калоу, перебирая, чтобы я их правильно понял, имена всех племенных вождей.
Тем самым они только укрепляли мои ужасные подозрения о характере совершающегося празднества, теперь я уже не сомневался, что был прав. Мне еще в Нукухиве рассказывали, что на каннибальских банкетах никогда не присутствует все племя, а только жрецы и вожди. То, что я видел сейчас, согласовывалось с этими описаниями.
Барабаны грохотали, не переставая, целый день, и, беспрерывно терзая слух, постепенно внушили мне ужас, которого описать я не в силах. Но наутро, проснувшись, я не услышал этого оглушительного праздничного шума и заключил поэтому, что противоестественное пиршество окончено. Как ни ужасно это было, но мне захотелось взглянуть, не осталось ли в доме Тай каких-нибудь следов происходившего, и я предложил Кори-Кори туда прогуляться. В ответ он указал пальцем на взошедшее солнце, а затем перевел его в зенит, давая этим понять, что прогулку придется отложить до полудня. Когда солнце достигло зенита, мы и в самом деле отправились к Священным рощам, и, лишь только очутились под их сводами, я стал в страхе озираться вокруг, ища какой-нибудь памяти разыгранных здесь недавно сцен. Но все казалось таким же, как и раньше. Придя в дом Тай, мы нашли там Мехеви и старейшин, возлежащих, как обычно, на циновках. Они встретили меня с всегдашним радушием. Ни о чем, что здесь недавно происходило, они не упоминали, и я, понятно, тоже воздержался от разговоров на эту тему.
Я пробыл с ними совсем недолго и собрался уходить. Проходя по каменной пай-пай, я обратил внимание на странной формы выдолбленный сосуд, довольно большой, под деревянной же крышкой, по виду похожий на челнок. Он был окружен низкой бамбуковой оградой. Так как раньше его здесь не было, я сразу же подумал, что, должно быть, он как-то связан с прошедшим пиршеством; и, движимый непреодолимым любопытством, я на ходу приподнял край крышки; в тот же миг старейшины, разгадавшие мои намерения, громко воскликнули: «Табу! Табу!» Но с меня довольно было одного взгляда – я сам захлопнул крышку: глаза мои увидели разрозненные части человеческого скелета, кости, еще влажные, и кое-где на них куски мяса!
Кори-Кори, который шел впереди меня, обернулся на крик старейшин как раз в пору, чтобы заметить бесконечный ужас, выразившийся на моем лице. Он бросился ко мне, на бегу указывая на челнок и крича: «Пуарки! Пуарки!» (Свинья! Свинья!) Я сделал вид, будто поверил его обману, повторив за ним несколько раз это слово, словно для большего убеждения. Остальные дикари, обманутые моей хитростью, а может быть, просто махнув рукой, раз уж дело сделано, больше об этом говорить не стали, и я поспешил покинуть дом Тай.
Всю ночь я пролежал без сна, размышляя о моем ужасном положении. Последнее открытие представило мне его в беспощадно ясном свете, и жуткие мысли осаждали меня до утра.
Где, с тоской думал я, где надежда на спасение? Единственный человек, который мог бы мне помочь в этом, был чужестранец Марну, но кто знает, вернется ли он сюда еще когда-нибудь? И если я его еще раз увижу, дадут ли мне с ним поговорить? Нет, мне не на что было надеяться, оставалось покорно ждать своей судьбы. Тысячи раз я ломал голову над тем, как объяснить загадочное поведение островитян. Зачем они удерживали меня в плену? Какую цель преследовали, обращаясь со мною так хорошо? Может быть, под этим скрывались злодейские замыслы? И если даже у них не было иных замыслов, как просто сделать меня своим вечным пленником, мыслимо ли мне до конца дней моих существовать в этой тесной долине, отрезанным от всякой цивилизации, в разлуке с родными и близкими?
