Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
Пелагея Ниловна от столкновения с необъяснимым сюрпризом только приосанилась, с выражением присущего ей удивления окинула мужчину взглядом сверху вниз. Она терпеливо ждала, как он отреагирует, предполагая, что остававшийся столько времени незамеченным сосед по камере окажется галлюцинацией и рассеется сам, как и появился. Но мужчина не думал исчезать.
— Ты чья? — спросил он.
— Мать Павла Вагина, — ответила она, чувствуя, что у неё дрожит под коленями и нижняя губа невольно опускается.
— Забыла, басурманская подстилка, — с нескрываемой ненавистью сказал человек, и Пелагея Ниловна увидела, какие у него большие зубы. — Как ты наших серебряными пулями косила, забыла?
Пелагее Вагиной помнить такого было не положено, а вот Тонька-Пулемётчица знала и сейчас сказала из глубины одряхлевшего тела:
— Мало я вас изничтожила, кровососов. У меня на бронещите ещё осталось место для зарубок.
Но Тонька-Пулемётчица быстро кончилась и пропала. Валентина Пони-Яд, которой женщина помнила себя с детства, уступила место надёжной и привычной вдове слесаря Вагиной, под чьей маской она рассчитывала кончить дни свои. И Пелагея Ниловна сказала:
— Нет муки горше той, которой вы всю свою нежизнь дышите.
Вампир ударил её в лицо коротким взмахом руки. Что-то черноё и красное на миг ослепило глаза матери Павла, солёный вкус крови наполнил рот.
— Только злобы накопите, безумные! На вас она падет!
Её толкали в двери. Она вырвала руку, схватилась за косяк.
— Не зальют кровью разума!
Её укусили в шею, она вырвалась. Занесла руку для крёстного знамения. Её били по плечам, по голове, всё закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под её ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза её не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным её сердцу огнем.
— Морями крови не угасите правды…
Вампир вцепился ей в горло. Она хрипела.
Из соседней камеры сумасшедший поедатель жуков ответил ей громким рыданием.
* * *
Уцелевшие погромщики переминались с ноги на ногу перед телами павших товарищей. Изорванная куртка координатора трепыхалась красным стягом уличной войны на торчащем из поленницы суку. Запал иссяк. Никто не хотел умирать.
— Ну! — истошно выкрикнул Бобо, в безнадёжном отчаянии перехватывая скользкий от крови самотык. — Кто служил в армии?
Работяги прикусили язык. Побитые и опомоенные, лишившись лидера, они выпустили весь пар. Ярость китайца, бившегося со зверством загнанной в угол крысы, пробудила даже у самых активных борцунов за чистоту расы остатки мозгов. Они поняли, что не надо загонять смиренных ходей, дабы те, обратившись, не растерзали притеснителей. И сейчас люмпенам хотелось одного — убежать. И они убежали.
Когда их след простыл, Бобо без сил опустился на колоду для колки дров. Самотык выпал из пальцев и покатился, подпрыгивая и звеня о булыжники.
— Идёшь за головами, свою взять не забудь, — Михан сплюнул под ноги обильной и солёной слюной. Он кривился, растирая зашибленный бок.
— Побили чёрных пролетариев своими красными пролетариями, — засмеялся Бобо.
Вместе с ним засмеялись и лесные парни.
У вымотанных людей хватило сил, чтобы перелезть через поленницу и не сорваться, спускаясь. На другой стороне проулка было темно и тихо. Сюда практически не долетал шум резни, не видно было пламени. Сели на брёвна, закинули ноги на козлы для пилки дров. Стало безразлично, что сюда забредут погромщики. Прямо по курсу и совсем недалеко был проспект Льва Толстого, там текла совершенно мирная жизнь. До перипетий Китайского квартала горожанам традиционно не было дела. Окружённые невидимой границей всеобщего безразличия, беглецы замерли, отдыхая.
— Я думал, ты добрый человек, а ты нормальный… в общем, — признался Жёлудь. — Прости за комбинированный способ.
Бобо кивнул, тяжело дыша. Сунул пакши за пазуху, пощупал плечевую мякоть. Жёсткое рубилово оставило следы на куртке.
— Как мне руку топором не перешиб? — задумчиво вопросил он.
— Куртка дареная усилила защиту.
— Дареная? — Бобо потянул рукав.
— Оставь себе, — торопливо сказал Жёлудь. — Мне она тоже на халяву досталась.
Почему-то он больше не хотел иметь ничего общего с пролетариями, и тем паче надевать зашкваренную трансвеститом куртку.
— Хорошая, кошерная, — добавил он, словно уговаривая мутанта. — Её только немного крысокабан погрыз.
— Крысокабан — хорошо! — на китайский манер прицокнул языком Бобо. — Вкуснотища.
Михан с трудом вывинтил из кармана бутылку.
— Уцелела, — с удивлением отметил Жёлудь.
Михан вытащил зубами пробку, отпил, передал другу. Молодой лучник отхлебнул обжигающей жидкости.
— Ядрёна, — выдохнул он и разглядел в полутьме этикетку с изображённым жирными штрихами толстогузым мохнатым недочеловеком, опирающимся об землю костяшками пальцев. — Что это мы пьём?
— Гориллку, — пояснил Бобо, принимая бутылку, и произнёс загадочный в своей чудовищной неприличности тост.
Бутылка вернулась к Михану, а тот, не зная как теперь поступить, плюнул на приличия, подумал, что война всё спишет, и расконтачил посудину, обтерев горлышко рукавом. Засадил три глотка.
— Откуда ты такой взялся? — прохрипел он. — Выглядишь как китаец, говоришь как русский.
— Из Ленобласти. На Московском тракте стоит большое село Лю Бань. Там после Большого Пиндеца собрались уцелевшие питерские китайцы, отстроили заново и решили никуда больше не уходить.
— Там же радиация! — воскликнул Михан.
Бобо оттянул куртку, бросил взгляд за пазуху.
— Ну-у… вот, — как бы извиняясь, сказал он.
— Поня-атно, — протянул молодец, глядя на мутанта из рассадника, и тут же спохватился. — А ты радиоактивный?
— Когда надо, радиоактивный, когда надо, радиопассивный, — беспутно ухмыльнулся Бобо. — Любой каприз на усмотрение клиента.
— Тебе это нравится? Как ты здесь оказался? — не унимался Михан.
— Пошёл после срочки, — благожелательно поведал Бобо, выпитое на него никак не подействовало. — Когда вернулся из армии, понял, что в родном колхозе со скуки дрекнусь, вот и ушёл.
— Но тут…
— По мне, так самый ништяк, — признался трансвестит. — Деньги тут хорошие. Накоплю, свой бордель открою.
— Ты где служил? — спросил Жёлудь.
— В Луге, в батальоне охраны, дээмбэ две тысячи триста двадцать три-двадцать пять, осень. Мы ещё тогда чухну возгоняли слегонца во славу светлейшего князя.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
