— Маловато, говоришь? — как всегда медлительно реагировал комроты. — Младший сержант, возьмите еще двоих бойцов, на свой выбор. И получите у старшины роты два вещмешка — с патронами и гранатами. Сухой паек у вас имеется.
Климентий не только выделил двух бойцов, Чумака и Косташа, но и сам решил побывать на избранной позиции, предварительно послав туда на разведку Аркашина и Крюкова.
Короткая перестрелка, возникшая неожиданно у барака, насторожила всю группу, но вскоре, после коротких переговоров, все прояснилось. В одной из комнат разведчики наткнулись на пятерых мужичков, один из которых оказался ранен в ногу. Переправившись на рассвете через речку, они теперь сидели, сгрудившись в уголке, на кучке сена, мокрые, и пытались хоть как-то согреться. Из сочувствия, Абориген тут же развел для них небольшой костерчик.
— А собрались здесь, как я понял, дезертиры? — угрожающе, во всем величии своего громадного роста, навис над ними Климентий.
— Почему же сразу — «дезертиры»? — мрачно возмутился один, представившийся ефрейтором Корзюковым. Он — единственный, кто не поленился раздеться донага, и теперь завершал выжимать свое обмундирование, развешивая его на останках сетчатой кровати. На себя же боец напялил найденное в одной из комнат рваное женское платье. — Слово такое «окруженцы» слышать приходилось? Ночью нас прорывалось около трех десятков, а на этот берег, как видишь, дошло только пятеро, к тому же один ранен. И все кроме раненого при оружии.
— Как тебя, безкальсонного, послушать, — осклабился Аркашин, — так получается, что весь фронт только на ваших мокрых задницах и держится.
— Моли бога, служивый, что немцы с ходу речушку эту не форсировали. Ты бы тоже подштанники свои сушил, только по другому поводу. Но фрицы сначала на том берегу решили подчистить, прорыв закрепить. Обстоятельность проявляют, сволочи…
— А по моим бойцам вы почему стреляли? — сурово спросил старшина.
— Ты бы по фрицам так целился, голозадый, — встрял Аркашин, не простивший ефрейтору перестрелки. — Бушлат, вон, на рукаве прострелил. По акту взыщу!
— Так ведь мы поначалу решили, что фрицы нас снова обошли.
— Почему же тогда дальше в тыл не бежали? — некстати язвил Аркашин.
— Потому что с линии фронта мы тоже не бежали, а прорывались из окружения. А еще потому, что по дальним тылам немало таких умников, как ты, рыщет. Нас тут же за дезертиров бы приняли. А мы ждали: вдруг еще кто-то из сослуживцев наших прорвется?
Климентий недовольно покряхтел, но промолчал. Евдокимка ощутила, что старшина недоволен и действиями этих вояк, и тем, как они держатся. Однако по-житейски, по-фронтовому ефрейтор во всех своих доводах был прав.
— Большой костер развести в этом здании не получится, — тут же вступилась за них Евдокимка (к чему приводит на передовой клеймо «дезертира», она уже знала). — Раздеваться всем до кальсон — тоже не ко времени. Отправьте их, старшина, в деревню, как бойцов, которым мы помогли переправиться через речку. Пока немцы не попрут, они подсушатся и пополнят взвод. Взамен можете пожертвовать еще тремя своими бойцами, для усиления гарнизона.
— Что ты торгуешься, как цыган на конской ярмарке? — проворчал Климентий, явно недовольный тем, что Евдокимка вмешалась в его разговор с окруженцами.
— Ради немцев стараюсь. Чтобы не обиделись, что у меня мало штыков, а значит, недостойно встречаем.
— Но не с ротой же почетного караула! — огрызнулся командир взвода. — Ты всех своих бойцов знаешь? — поинтересовался он на всякий случай у ефрейтора Корзюкова.
— Всех. Чужаков нет, — хриплым, хронически простуженным голосом заверил его ефрейтор. — То, что интересуешься, — правильно. Перед наступлением немцев радиомашина ихняя вдоль фронта суетилась, на чистом русском орала, разве что без мата; чтобы сдавались, дескать, уговаривала. Но здесь со мной — все наши, проверенные.
30
В деревню ушли трое, в том числе раненый. Ефрейтор и еще какой-то боец, тоже принявшийся выкручивать белье, остались. Кровать они поставили на камни, чтобы поднять её повыше над костром, превратив, таким образом, в сушилку. Решили: если немцы и заметят дымок, то подумают, что в здании кто-то живет, беженцы, например; тем более что утром не над одним этим домом печные дымки завьются.
Чтобы не любоваться мужскими прелестями окруженцев, Евдокимка поднялась на чердак, где уже скопилось несколько бойцов. Отсюда, несмотря на туманный рассвет, неплохо просматривались подступы к переправе, а также камышовые заводи у обоих берегов. Речка оказалась довольно широкой, но, судя по тому, что у взорванных опор моста она пенилась, там существовал подводный порог.
— Посмотрите вон туда, — указал Абориген в сторону затона, как раз напротив их барака. — Видите: немцы плот вяжут.
— Причем старательно вяжут, — уточнил Таргасов, уже пристроивший свой пулемет на каком-то деревянном ящике. — Может, все-таки пальнуть по ним?
— Если вяжут прямо перед нами, значит, о засаде пока что не догадываются. К тому же это, скорее всего, разведка.
— Суетятся так, словно на тещины именины опоздать боятся, — заметил Аркашин. — Давай, я их…
— Отставить! — скомандовала Евдокимка. — Сейчас главное — не спугнуть.
— У таких стрелков, как ты, Аркаша, — съязвил Таргасов, — винтовки вообще отбирать надо, чтобы патроны зря не расходовали. А за каждую зря потраченную обойму — из довольствия взыскивать.
— Но-но, ты, — в свою очередь возмутился мореплаватель из Голой Пристани. — Вождь краснокожих Соколиный Глаз!..
— Что тут у вас? — послышался позади голос Климентия, тоже взобравшегося на чердак и оглядывающегося. Не успела Евдокимка ответить, как он тут же произнес: — Вижу-вижу, к остаткам моста, вон, целая группа подходит, брод обнюхивает. Взгляни, — протянул он бинокль Евдокимке.
Девушка и так обратила внимание, что на мост, в сопровождении свиты, взобрался какой-то немецкий чин, однако от бинокля не отказалась. Офицер стоял почти на краю пролета и осматривал то, что осталось от остальной части моста, явно прикидывая, как скоро удастся восстановить ее или каким образом наладить переправу уже сегодня. На сереющий в легкой утренней дымке барак ни он, ни его свита из пяти офицеров внимания не обращали.
Селяне уже поведали морским пехотинцам, что еще накануне вечером целая стая немецких разведчиков прошлась по всем трем хуторам. Нескольких раненых красноармейцев разведчики застрелили, а двух дезертиров увели с собой по броду на ту сторону. Так что теперь восточный берег реки немцы считали чистым, а посему спокойно и обстоятельно готовились к переправе.
Вдруг офицеры, словно по команде, повернули свои бинокли в сторону барака, и Евдокимка отшатнулась в глубину чердака, увлекая за собой старшину.
— Сейчас я постараюсь снять одного-двух, а ты, Таргасов, пройдись очередями по машинам и мотоциклам у моста, — успела сказать она, прилаживая карабин на поперечине у черепичного пролома. — Остальные стреляют по тем, что спускают плот.
