Моя рука мгновенно вспыхнула, так ярко, что на нее было больно смотреть. Боль моя неимоверно усилилась, с ребрами творилось нечто невообразимое. Я почти тут же отдернул руку, тяжело дыша и ругаясь, сплевывая кровавую слюну.
— Хорошо. Теперь Туттугу!
Меня поволокли, и я одним глазом увидел, как Эйн с трудом сел, озадаченно тыча в залитую кровью, но неповрежденную кожу там, где кинжал вошел ему под ребра.
Снорри положил меня рядом с Туттугу, и мы встретились взглядами, оба слишком обессиленные, чтобы говорить. Викинг, который и так был бледным, стал уже и вовсе синевато-белым. Снорри перевернул Туттугу, довольно легко, несмотря на то что тот был отнюдь не худ, отвел его руку от раны на животе и невольно втянул воздух сквозь зубы.
— Худо. Тебе нужно вылечить это, Ял. Остальное подождет, но не это. Кишки перерезаны.
— Не могу. — Я бы уж лучше проткнул себе ладонь ножом или взял в рот горящий уголь. — Ты не понимаешь…
— Он умрет! Я знаю, что Арне ушел слишком далеко, но это — медленная смерть, ты можешь ее остановить.
Снорри продолжал говорить, слова его уходили куда-то мимо. Туттугу не говорил ничего, только смотрел на меня, и мы оба лежали на холодном каменном полу, слишком слабые, чтобы шевелиться. Я вспомнил, как он сказал мне на склоне холма над Трондом, что сбежал бы с любого поля боя, будь у него ноги подлиннее. Родственная душа, почти так же погрязшая в страхах, как и я, но все равно явившаяся сражаться в Черный форт.
— Заткнись, — сказал я Снорри. И он заткнулся.
Подошел Эйн, двигаясь со стариковской осторожностью.
— Я не могу. Правда не могу. — Я покосился на свою свободную руку. Другая все еще зачем-то сжимала меч, — наверное, он кровью приклеился. — Не могу. Но отправляться в Вальхаллу с триппером — не дело.
И я снова показал взглядом.
Наконец Эйн понял намек. Я крепко зажмурился, заскрипел зубами, сжал все, что можно было сжать, и он схватил меня за предплечье и положил мою руку на рваную рану Туттугу.
28
Я очнулся у жарко натопленного очага. Бок, зараза, болел, но тепло радовало несказанно, и если не шевелиться, то было очень даже хорошо.
Постепенно давали о себе знать другие повреждения. Пульсирующая боль в бедре, колющая в руке, нытье во всех мышцах, даже в тех, название которых я при всем желании не вспомнил бы.
Я открыл один глаз.
— Где Снорри?
Меня уложили на один из столов, на тот конец, что ближе к огню. Эйн и Туттугу сидели у очага, Туттугу привязывал дощечку к колену, Эйн точил топор. Оба промыли и залатали свои раны — ну, или им кто-то помог.
— Сжигает мертвых. — Туттугу показал на дальнюю дверь. — Строит костер на стене.
Я попытался сесть и тут же лег, страшно ругаясь.
— Да где ж он столько дров возьмет? Почему бы не оставить мертвецов во льду?
— Он нашел дровяной склад и снимает двери с петель, и ставни тоже.
— Но зачем? — спросил я, не будучи уверенным, что хочу услышать ответ.
— Из-за того, что придет с Суровых Льдов, — сказал Эйн. — Он не хочет, чтобы эти тела напали на нас.
Он не сказал о том, что там лежат и трое его братьев, но по лицу было видно: он как раз это и имел в виду.
— Если они замерзли, то не смогут…
Я снова попытался сесть. Это могло бы стать первым шагом к побегу.
— Могут не успеть замерзнуть, — сказал Туттугу.
— А Снорри не хочет, чтобы кого-то могли осквернить после…
Эйн положил точильный камень и полюбовался лезвием в отблесках огня.
Эти двое, спасенные мною, умудрились напугать меня до полусмерти. «Не успеть» и «после» звучало не слишком оптимистично. Труп обычно промерзает за одну ночь.
— Мы ожидаем… неприятностей… к утру?
Я попытался произнести эти слова так, чтобы они не были похожи на нытье, но не слишком преуспел.
— Никаких «мы». Так Снорри сказал. Говорит, они идут.
Туттугу затянул покрепче повязку на колене и едва не взвыл от боли.
— Откуда он знает?
Я сделал третью попытку сесть, подстегнутый страхом, и на этот раз получилось, только ребра похрустывали.
— Снорри говорит, ему темная сказала. — Эйн положил топор и покосился на меня. — И если он не управится в темноте, придется делать это все при свете дня.
— Это… — Я слез со стола, и боль заставила меня прерваться. — Это безумие. Он найдет жену и ребенка, и мы уйдем! — Я предпочел не уточнять, найдет он их живыми или мертвыми. — Сломай-Весло мертв, дело сделано.
Не дожидаясь возражений, я заковылял к дальней двери. Дорогу показывали мазки крови, подсохшие до черного и темно-красного цвета. Откуда у Снорри взялись силы вытащить без малого тридцать трупов по коридору на стену форта, я не знал, но был уверен, что ему не хватит ни топлива, ни выносливости, ни времени, чтобы дополнить погребальный костер мерзлыми мертвяками из армии Олафа Рикесона.
Ступени, ведущие вверх, к внешней двери, были скользкими от крови, уже подмерзшей на краях. Открыв дверь, я обнаружил, что ночь озарилась огромным костром и ветер относил оранжевое пламя в сторону укреплений. До источника жара было каких-то двадцать метров, но я сразу почувствовал холод, нечеловеческий холод края, не приспособленного для людей — вообще не приспособленного для жизни.
— Что, уже точно?
Мне пришлось кричать, чтобы перекрыть треск костра и ворчание ветра.
— Они идут, Ял: мертвецы с Суровых Льдов, некроманты, что гонят их, Эдрис и оставшиеся люди Сломай-Весла. — Он помолчал. — Нерожденные.
— Тогда какого хрена ты тут торчишь? — заорал я. — Ищи жену и сына и пойдем.
Я проигнорировал тот факт, что сам еле смог преодолеть коридор и что, если ребенок был здесь, мы не смогли бы проделать с ним обратный путь. Такая правда слишком неудобна. И потом, женщина и мальчик наверняка были мертвы, а я предпочел бы погибнуть, идя через льды, чем натолкнуться на некромантов и всю эту их жуть.
Снорри отвернулся от костра, глаза его покраснели от дыма.
— Пошли внутрь. Я сказал нужные слова. Огонь вознесет их в Вальхаллу.
— Только не Сломай-Весло и его ублюдков.
— И их тоже. — Снорри оглянулся на костер, и полуулыбка изогнула его рассеченную губу. — Они погибли в бою, Ял. Этого достаточно. Когда мы будем биться с йотунами при Рагнареке, все люди, чья кровь горяча, встанут плечо к плечу.
Мы вошли вместе, Снорри старался не обгонять меня, когда я еле ковылял по лестнице и раз даже оступился. Я успел выдать весь свой обширный запас нецензурных слов, прежде чем оказался внизу.
