— Как я могу тебе помочь? Милый… Он плакал.
— Пожалуйста, не плачь.
Александр не понимал, что он делал или что происходило. Его вообще в этом мире уже не было.
— Я не могу видеть, когда тебе больно. Это разрывает мою душу…
Он находился в прострации.
— Скажи, скажи что-нибудь… мне за вас так больно.
— Я… я виноват в ее смерти.
— Ты ни в чем, ни в чем не виноват. Слезы все катились по его щекам.
— Ты совсем, совсем ничего не знаешь. Не говори так. Хорошо, я… нет, не могу. Впрочем, я открою тебе тайну, чтобы снять это бремя с твоей души, я не могу видеть, когда ты мучаешься. Это страшная тайна, которую никто не знает в семье, и я узнала случайно. Мама Деминга Нилла, бабушка Юджинии, умерла в двадцать два года — от рака костного мозга, успев родить только…
— Как ее звали?..
— Юджиния.
— О, Боже! — вырвалось из губ потрясенного Александра.
— Он не сможет, пойми, он никогда не сможет признать и сознаться, что это его вина. Вина его семьи. Это выше человека и человеческих сил. Кто-то другой должен быть виноват — ты. Хотя ты абсолютно ни в чем не виноват.
Она вздохнула.
— Это трагичная судьба семьи Нилл: жена… дочь… мать… Я не должна была тебе этого рассказывать, но я не могла видеть, как ты мучился… обними меня, мне страшно.
Он взял ее бессознательно за плечи, и она приникла к его шее, успокоившись там.
Прошли мгновения… Достаточные для освобождения. Клуиз встала и оправила черное траурное платье.
— Я знаю, что ты потерял. Очень многое. Тебе кажется — все. Но знай и помни, что я всегда рядом — в одном взгляде, в одном слове. И сделаю для тебя все! Все, что ты пожелаешь.
Она переступила красивыми ногами, даже в темноте…
— Благодарю…
— Я не завидую твоей ночи, первой… но, к сожалению… к моему большому сожалению… я должна быть в другой спальне. Я ухожу, тебе принести что-нибудь?
Он отрицательно качнул головой.
Она так же бесшумно выскользнула, как и вошла. Он остался один.
Совершенно один — в большом целом мире.
Он не помнил, как оказался в спальне. Не раздеваясь, он опустился на постель. Впервые он лежал в их брачной кровати один, а она — в сырой земле. К четырем он не выдержал, и через мгновение восемь цилиндров с ревом неслись с ним на кладбище.
Он бросился плашмя на свежую могилу, губами ткнувшись в землю. И так затих — заключив в объятия холм.
Он пролежал неподвижно до полудня. Пока догадавшаяся и приехавшая Клуиз не увезла его обратно.
Все свои дни он проводил с Юджинией на холме, который назвал «Юджиния».
Еду вечерами наверх, когда он возвращался, приносила безмолвная Дайана.
(Честно признаться, Александр не мой герой, и пишу я о нем неохотно. Темы богатства и бедности, дна и верха — не новые и избитые, что толку повторяться. Но есть в нем что-то такое, одна такая черта, черточка, которая, проявись в любом другом, хоть на сотую часть, уже заслуживала бы внимания. А он — тем более. В нем эта черта была сполна. И вот, из-за нее и пищу.)
Две недели спустя он встретился с нотариусом; подписав все бумаги и документы, он вышел на улицу совершенно нищим, вернув все. Оставшись без цента в кармане, таким же, как и был. Какую-то сказку тому назад.
К полуночи он собирал свои книги и альбомы по живописи, подаренные Юджинией. Из всех вещей он взял несколько платьев Юджинии, которые были наиболее символичны для него. А также матроску, в которой он возил ее — в машине. В прежние времена… Невероятно, но платья хранили аромат ее кожи, тела…
Он не услышал, но, скорее, почувствовал запах Клуиз и обернулся. Это было святилище, в которое никто, никогда, ни одна женщина не заходила.
— Я пришла попрощаться. Я знала, что ты уйдешь… Я не думала, что так быстро.
Она приблизилась к нему, обняла за шею и приникла к его губам. В благодарность за все то, что она сделала, он не отстранился, а стоял, забывшись, не двигаясь. Получился долгий поцелуй в губы. Гораздо дольше, чем положено родственникам. Хотя кому, кем, что положено?
В шесть утра он переступил порог своей квартиры. На стене висел большой портрет Юджинии, смотрящей нежно на него.
Через неделю он обнаружил в почтовом ящике письмо — в тонко надушенном конверте. Это было послание от Клуиз.
Через шесть месяцев он поставил точку, закрыв большую тетрадь, на обложке которой было выведено «Юджиния».
Эпилог
Он взял скальпель (прощальный папин подарок), который возил с собой всегда и везде — годы. И рукой, которой писал, с нечеловеческой силой вдавил его в кисть, перерезая там все: и вены, и сухожилия. Потом развернул его и вдавил вдоль и вглубь… Забыв все на черном свете, кроме имени — Юджиния.
Они соединятся навсегда. Там — наверху.
Постэпиграф
А вы на земле проживете,
Как черви слепые живут:
Ни сказок про вас не напишут,
Ни песен про вас не споют.
Сентябрь 1980 г.
Анн-Арбор
Апрель 1984 г.
Август 1994 г.
Нью-Йорк
