Септима. Первой мыслью Рут было, что старуха заблудилась, в ее возрасте это бывает. Но взгляд владелицы поместья это допущение сразу опроверг Септима с порога, поджав губы, оглядывала комнату. За плечом у нее маячила голова Оуэна. Одета Септима была как для работы в саду — соломенная шляпа, длинная рубаха поверх джинсов, мужские туфли.
— Рути, — произнесла она громким, принужденным тоном, — очень сожалею, что потревожила вас… Можно мне войти?
Рут от неожиданности растерялась и ничего не ответила. Септима придерживалась строгого правила никогда не заходить в студии, не нарушать творческого одиночества художников, и до «Харта Крейна» путь для дамы ее возраста был неблизкий. Рут молча пересекла комнату и распахнула перед нею дверь.
Что-то явно не так. Видно по лицу Оуэна и по тому, как Септима, отводя глаза, прошла мимо Рут и уселась в плетеную качалку.
— Уф-ф! — отдуваясь, произнесла она. — Ну и жара! Ей-богу, я никогда к ней не привыкну, никогда в жизни. Найдется у вас стакан воды напиться, Рути?
— Конечно.
Рут налила и Оуэну тоже, хотя он так и остался стоять на крыльце, не переступая порога.
— Спасибо, Рут, — сказал он, осушив стакан одним глотком. — Я, пожалуй, похожу тут снаружи, погляжу, что надо привести в порядок. — Это он объявил, ни к кому персонально не обращаясь, поставил стакан на подоконник и сказал Септиме: — Понадоблюсь — позовите.
Когда за Оуэном легонько стукнула сетчатая наружная дверь, Септима подняла голову и пристально, внимательно посмотрела на Рут. В неподвижном воздухе душно пахло предчувствием дождя. Наступившую паузу заполнили стрекочущие голоса леса.
— Я вижу, тут был Паркер, — проговорила наконец Септима.
Рут кивнула:
— Целый день стучал. Но мне это не мешало — совсем, можно сказать. Я была поглощена работой.
— Очень жаль, — вздохнула Септима, и Рут была с ней совершенно согласна, хотя и не знала, к чему относятся сожаления старухи: к неуместному приходу Паркера Патнема, или к погоде, или к самозабвенному увлечению работой? — Очень прискорбно, что они тут все так разорили, Тирон Пиглер со своими людьми. Могли бы, кажется, отнестись бережнее. И как они жестоко преследовали бедного японского юношу…
Рут опять кивнула. Снова наступило молчание. Под окном запела какая-то птица — беглые четыре ноты, вверх и вниз, вверх и вниз.
— Рути, — произнесла наконец Септима, — очень сожалею, что потревожила вас здесь, особенно когда вы так заняты подготовкой к своему творческому вечеру. Но возникла проблема первостепенной важности.
Рут, которая до сих пор смущенно по-хозяйски топталась по комнате, теперь взялась за подлокотники второй качалки и осторожно, опасливо опустилась в нее, словно боялась получить удар током в пятьдесят тысяч вольт.
— Я хочу спросить вас об этом молодом японце и надеюсь услышать от вас полную правду. Это происшествие внесло беспокойство в жизнь колонии, особенно после того, как он взял и убежал. Весь день как безумный звонит телефон, репортеры из Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, со всего света. Так вот, я хочу знать степень вашего личного участия, Рути, насколько вы замешаны. Я полагаю, это мое право, вы согласны?
— Ну конечно, — приготовилась Рут. — Совершенно согласна. Но, как я уже вам объясняла…
Септима перебила ее:
— Вы знаете, у меня широкие взгляды, Рути, и вы знаете, как я отношусь к творческой атмосфере «Танатопсиса» и к личному поведению художников в том, что касается их морали и сексуальных правил…
Рут вытаращила глаза.
— Когда мой сын сообщил мне, что привезет домой еврейскую девушку, я и слова не сказала, вы же знаете, тут у нас столько еврейских талантов перебывало, — но я отвлеклась. Были ли вы в значительно более близких отношениях с этим иностранцем или не были, сейчас не обсуждается. — Старуха опять сделала паузу, и молчания хватило бы на то, чтобы потопить корабли и поглотить океаны. — Рут, — она так произнесла ее имя, что Рут, не совладав с собой, вздрогнула. — Рут, я хотела сообщить вам, что мне сегодня звонил Саксби.
Саксби звонил, звонил Саксби. Да? Ну и что?
— Он в тюрьме, Рут. В окружной тюрьме в Сисеровилле.
— В тюрьме? — Услышь она, что он захвачен заложником в Ливане, Рут не могла бы удивиться сильнее. — Да за что же?
Септима бросила на нее искоса пронзительный взгляд.
— Это выяснят мои адвокаты, будьте спокойны. В настоящий момент он уже должен быть на свободе, и шериф со всей этой публикой будут рвать на себе волосы, что отважились связаться с Септимой Лайтс, можете мне поверить. Но дело не в этом. Дело в том, что его обвинили в пособничестве, якобы он помог японцу и отвез его в моей машине, в моем «мерседесе», в Окефенокские болота. Так вот, я хочу знать, Рути, кто запрятал юношу в багажник моей машины и что вы можете мне по этому поводу сказать?
Рут поразилась. Она просто остолбенела. Почувствовала, что почва «Танатопсиса» ускользает из-под ног, качается здание ее писательской карьеры, под ударом отношения с Саксби и черной дырой грозит из будущего беспросветная официантская судьба.
— Я врала, — вырвалось у нее. — Признаюсь в этом и прошу извинения. Но только насчет Хиро, то есть что помогала ему, пока… пока его не выловили. Но клянусь вам, что к его побегу я не имела никакого отношения и ничего об этом не знала. Ни я, ни Сакс.
Они просидели вдвоем добрых полчаса, и Рут пичкала старуху обрывками и крохами правды о Хиро — но близка она с ним никогда не была, на этом она настаивает! — все время возвращаясь к оправдательному тезису, что она его просто использовала, он был ей нужен для рассказа, для изучения, для искусства. Вот именно: все это делалось ради искусства. И она не хотела ничего дурного. Совершенно не хотела. Правда-правда!
Когда она кончила, тени за окном заметно удлинились, лес забормотал на вечерний лад, в общий хор влились звонкие голоса древесных лягушек и гулкие басы их прудовых сородичей. В дверях появился Оуэн. Септима откашлялась.
— Рути, вас приглашают завтра утром явиться к ним, мистер Эберкорн приглашает, и это не просто просьба, это официально. Мне известно о безобразной сцене, имевшей место во дворе, я простить себе не могу, что допустила людей такого пошиба в «Танатопсис», и я не знаю, как выразиться деликатнее, но я, со своей стороны, тоже хочу, чтобы вы поехали. — Септима посмотрела ей в глаза. — И это, к сожалению, тоже не просто просьба.
— Но… но они же… Меня схватили за волосы… грубо обзывали… — Рут обозлилась и ничего не могла с собой поделать. В то же время в желудке у нее сжался кулачок страха. — А что им от меня нужно?
Старуха ответила, аккуратно подбирая слова:
— Точно я не знаю, Рути, но, по-моему, хотя бы это вы обязаны сделать. Мой сын из-за вас попал в тюрьму. — Она переждала, пока весь смысл ее слов не дошел до Рут, мгновенье повисло разбухшее, враждебное. — В свете всего случившегося, — осторожно заключила Септима, — ввиду эмоционального стресса, я вас вполне пойму, если вы захотите отложить намеченное на сегодняшний вечер чтение…
