— С ней не может быть все в порядке, — сказала я. — Обычно дети не разжигают повсюду костры.
Я рассказала Джейн о других кострах, о ее нежелании идти домой. Она выслушала все, что я говорила без дальнейших расспросов.
— Полиция выдвинет против тебя обвинения, — сказала она как-то. — Будем надеяться, что судья будет снисходителен из-за сложившихся обстоятельств.
— Каких обстоятельств?
— Ты спасла Меган жизнь.
Теперь это звучит довольно странно. Все мои поступки были абсолютно эгоистичны, и я чувствую себя обманщицей. Никак не могу вернуть то ощущение силы, которое я почувствовала тогда, ощущение, что я наконец-то совершаю что-то нужное для другого человека.
— Но я же украла ее, — говорю я.
— Да, этот факт они не могут проигнорировать.
— Могу я ее увидеть?
— Нет, — говорит Джейн, — не думаю, что это возможно.
Я смотрю на картину сзади нее, пейзаж Ван Гога с синим-синим небом и оранжево-желтыми полями.
Адриан был у меня несколько раз. Он является один, с виноватым видом, как будто ему не следует сюда приходить. Он приносит мне книги, цветы, шоколадки, открытки. Никогда не приходит с пустыми руками, но Эмили и Рози он не приводит. А мне опять так хочется их увидеть.
— Как девочки? — спрашиваю я.
— Хорошо, — говорит он, — все хорошо.
Он не говорит мне, что Лесли не хочет, чтобы они приходили, что она боится выпустить их из виду. Но я-то знаю, что я Китти, которая крадет детей, Китти, которая крадет младенцев. Мне больше никогда не будут доверять. Иногда, среди ночи, я плачу, думая об этом. Я засовываю голову под одеяло и беззвучно реву в подушку.
— Мы должны были сказать тебе, — говорит как-то Адриан.
— Что сказать? — Несомненно, могут быть и еще какие-то тайны.
— О Дине.
О моей матери Дине. Кто-то в конце концов должен был заговорить о матери. Я думаю о том ужасном предательстве, которое я ощутила, когда появилась Маргарет.
— Вы все меня обманывали.
Он опускает глаза. Он смущен.
— Нам тогда не казалось это обманом. Ты была совсем маленькой, когда появилась у нас. Отец считал, что будет проще, если мы примем тебя как маленькую сестренку, тогда ты вырастешь, ощущая себя частью нормальной семьи.
— Семьи, которая скрыла от меня правду.
Он вспыхивает.
— Все было не так. Мы хотели защитить тебя.
— От чего защитить?
— Я даже не знаю, теперь это кажется довольно глупым. А тогда мы все с этим согласились. Думаю, мы считали, что отец скажет тебе, когда будешь постарше. Но позже это вошло в привычку, и изменить ее было слишком уж трудно.
— И ты никогда не думал, что я должна все знать.
Он колеблется:
— На самом деле, я думал об этом, когда собирал материал для книги. Тогда я начал понимать, что тебе необходимо это знать.
— Но ты же не сказал мне.
— Нет. Ты тогда потеряла ребенка. Время было неподходящее.
И какое же время можно считать подходящим для того, чтобы сказать кому-то, что он совсем не тот, кем он, по его собственному предположению, является?
— Меня удивляет, что Мартин ничего не сказал мне. Ему не очень-то удавалось хранить секреты.
Он кивает:
— Я думал, что он давным-давно все тебе рассказал, хотя, может быть, он просто забыл.
— Такие вещи не забывают.
— Думаю, что произошло именно так. Мы все забыли. В конце концов перестаешь думать о таких вещах, перестаешь полагаться на собственные воспоминания. Начинаешь верить в то, что никогда не происходило.
Вот и опять мисс Ньюман. Она появляется неожиданно всегда и во всем.
— Когда я писал книгу, то обнаружил, что Дину помню совсем мало.
— А тебе не захотелось с кем-нибудь поговорить о ней? Поделиться впечатлениями?
Он кажется обескураженным.
— Да, но…
— Не так-то уж хорошо все записывать, если не умеешь разговаривать с членами собственной семьи.
— Понимаю, это не может послужить мне оправданием. Теперь я это вижу.
Я беспокойно двигаюсь в кровати.
— От нас нет никакой пользы. Другие семьи что-то создают все вместе.
Он смотрит в пол.
— Мы все тебя любили, Китти. Ты была очень важна для нас.
— О… Адриан. — Никогда я не думала, что услышу, чтобы Адриан такое говорил.
— Мы допустили ошибку. Теперь я это понял. Ты имела право знать собственную историю.
— Ты скучаешь по Мартину?
Я хочу, чтобы он осознал, какая это для него утрата.
Но он медлит.
— Не знаю. Мне кажется, что я его почти не знал. Да и Джейка, и Пола. Ты была нашим связующим звеном, Китти. Без тебя мы, возможно, и вовсе утратили бы связь.
Опять капают слезы. И откуда берется столько жидкости?
— Мне не хватает Мартина, — говорю я. И не боюсь так говорить.
Какое-то время мы сидим в тишине.
— Скоро я собираюсь в поездку по Америке, — говорит Адриан через какое-то время. — На шесть недель. — Звучит у него это как-то невесело, как будто он не хочет ехать.
— Здорово, — говорю я. — Прошло уже много времени с тех пор, как ты ездил в последний раз.
— Да я все откладывал.
— Почему?
Он вздыхает:
— Не знаю. Много разных причин. Хочу, чтобы ты вышла из больницы до того, как я уеду.
— Нет проблем. Я буду дома до того, как ты вернешься. Привези мне кувшинчик из Сан-Франциско.
— Да. — Он медлит. Не люблю, когда Адриан колеблется. — Когда вернусь, я думаю навестить Маргарет…
— В Норфолке?
— Да.
— В ее фургончике у моря?
— Да.
Я жду, что он продолжит, но он замолкает.
— Значит, она настоящая? — говорю я. — Я в этом не совсем была уверена.
Он улыбается. Он очень приятный, когда улыбается. Интересно, почему это он не улыбается на фотографиях, что на обложках его книг? Похоже, его издателям больше по нраву страдающе-задумчивый вид гения, но многие читатели предпочли бы доброжелательно-приятного человека. Кроме всего прочего, он еще может и не оказаться гением.
— Как думаешь, стоит выяснить еще кое-какие подробности? — спрашивает он.
Он верен себе. Очевидно, после похорон она дала ему адрес и уехала. Без последнего «прощай», как и говорил мой отец.
