— Да, прямо так и споем, — говорит Сесилия под наши с сестрой радостные вопли. — Какую песню?
— Как насчет «All My Loving»? — предлагаю я.
— Я не против, — отвечает Сесилия. — Но тогда — чур, я Джон.
— Я Пол, — говорю я.
— А я Ринго. И Джордж! — со смехом добавляет Сес.
Сесилия запускает песню с пластинки и берет вместо микрофона красную щетку. Я хватаю палку для штор в качестве гитары. Сес сворачивает в трубочки два каталога одежды — готовы импровизированные барабанные палочки. Начинается песня; мы поем в большой красный микрофон, играем на инструментах и прыгаем по комнате (я — в своих белых трусах, они — в летних платьях и соломенных шляпках), — и все это не изображая ровным счетом никого, кроме самих себя. И нам не нужно представлять, что мы поем где-то еще, кроме как здесь, в спальне у Сесилии Тухи, в доме Тухи номер 4017 по улице Святого Патрика, город Филадельфия, штат Пенсильвания, США, планета Земля, мать ее. Бум. Песня заканчивается так же быстро, как и началась. Мы тяжело отдуваемся, хлопаем друг друга и обнимаемся.
— Вот это было здорово, — говорит Сесилия, широко улыбаясь. — Потом как-нибудь нужно будет обязательно еще раз так спеть. Иди одевайся, Генри.
— Что — уже? — хнычу я в ответ. — Мне еще в душ надо.
— В душ? Это что еще за новости? — как бы возмущается Сесилия. — Бегом, у тебя есть пять минут.
Одной рукой она швыряет пластинку Битлз к себе на кровать, а другой хватает Сес под мышку.
— С дороги, белотрус, — кричит она, отпихивает меня локтем и бежит вниз по лестнице, а Сес визжит, зажатая у нее под мышкой, словно любимый футбольный мяч.
Я ополаскиваюсь под душем, вылезаю из ванны и в темпе вытираюсь. Рукой приглаживаю волосы набок: геля и одеколона не надо. Прическа и так до сих пор чертовски здорово смотрится. Затем хватаю рубашку из Стивеновой половины шкафа, зеленую, из которой он вырос, без всяких там лосей, быков, бизонов и даже без носорогов. Обыкновенная чистая зеленая рубашка с воротничком. Завершаю свой гардероб, прибавив еще широкие серые брюки, темные носки и туфли к ним в тон, и в таком виде спускаюсь в гостиную.
— Ни фига себе, — удивляется Сесилия.
— Йоу, Генри. Здорово выглядишь, — говорит Фрэнни (у самого у него вид отнюдь не здоровский), — классная прическа.
— Йоу, Фрэнни. Спасибо, — отвечаю я. — А ты вот — нет, и прическа у тебя так себе.
— Что? — переспрашивает он и бросает критический взгляд на свое отражение в рамке со стеклом, где стоит его фотография во втором классе.
На кухне звонит телефон. Мы с Фрэнни бросаемся к нему, кто быстрее успеет. Я первый.
— Алло?
— Генри, это папа, — говорит голос Фрэнсиса в трубке. — Как дела?
— Йоу. В порядке. А у тебя?
— Тоже нормально, — говорит он. — Слушай, твой брат очнулся пару минут назад.
— Он сейчас в сознании? — спрашиваю я, и голос у меня удивленный и счастливый.
— Нет, он тут же снова отключился, но главное, что в сознание все-таки пришел, и врачи сказали, что он пойдет на поправку. Вот, так что передай маме, что он приходил в себя.
— Понял. Ага, сейчас, только…
— Генри, подожди. Скажи маме… скажи, что я ее люблю, хорошо? Можешь сказать, пока я еще на проводе? Скажи ей про Стивена и что я ее люблю, пока я еще здесь.
— О’кей. Йоу, мам, — зову ее я.
— Йоу, — откликается она.
— Утром Стивен приходил в сознание. И папа говорит, что любит тебя.
Она переводит взгляд с меня на Сес и снова на меня, и на лице ее появляется улыбка.
— Скажи ему, что это хорошие новости.
— Мама говорит — это хорошие новости, — сообщаю я в трубку Фрэнсису Младшему.
— Замечательно, — говорит он. — Увидимся в больнице.
— Заметано, приятель. — Я дожидаюсь, пока он положит трубку, потом поворачиваюсь ко всем остальным Тухи и говорю: — Ну что, шоу продолжим, думаю, уже по дороге.
Мы выходим из дома. Улица Святого Патрика обрушивает на нас солнечную симфонию звуков: скрипят велосипеды, шипят поливалки на газонах, жужжат электрические газонокосилки, ругаются родители, пивные банки трещат под каблуками, — и всем этим дирижируют безжизненные истуканы святых. Сесилия отправляет себе в рот жвачку.
— Ты видела, Сес? Мама жует жвачку, — говорю я.
— Как ты сказал? Что мама?
— Она жует жвачку меньше чем за час до причастия. Это ведь нарушение церковных правил, разве нет?
— А фиг его знает, — отвечает Сес, забираясь ко мне на плечи.
Мы переходим на тротуар, ведущий к церкви. Рядом с церковью останавливается троллейбус, который идет до надземки и на котором мы скоро поедем в больницу, где лежит мой старший брат Стивен, и его сердце гонит по жилам хорошую, новую кровь вместо того старого дерьма, что было в нем раньше. Рядом с ним на виниловом кресле, обняв руками колени, сидит Фрэнсис Младший и, роняя слезы на пол, клянется себе, что дальше все будет только хорошо и все будут друг друга любить так сильно, как должны, так сильно, как только могут. Так и будет. Все хорошо. Солнце светит, и даже если пойдет дождь, то после дождя солнце всегда выходит снова… Если только не ночью, когда 10 000 других солнц мигают на небе.
Через полквартала я вижу Грейс, стоящую у себя на веранде с зажженной сигаретой в зубах, и останавливаюсь.
— Йоу, чувак, в чем дело, почему стоим? — спрашивает Сес.
— Подожди, я на пять сек, — говорю я и подхожу к веранде Макклейнов.
— Эй, Хэнк, — тихим, мягким голосом говорит мне Грейс. — Я слышала, твой брат отлично держится.
— Похоже на то, — отвечаю я, хладнокровно и искоса глядя на нее.
— Ты еще злишься на меня за то, что я вчера отказалась выйти за тебя замуж, да?
— Нет, у нас все зашибись, — говорю я.
— Может, тебе стоит снова попытаться лет так через семь-восемь?
— Может, и стоит, — говорю я. — Но никаких гарантий давать не буду. К тому времени спрос на меня может резко подскочить.
— Просто если что — имей меня в виду. А пока — ты не против, если мы с тобой сегодня вечером еще раз поцелуемся?
Хьюстон, как слышно? — у нас тут член резко скакнул вверх (и продолжает подниматься).
— Ну, Генри, пойдем уже, — недовольно ноет Сес.
— О’кей, забились на свидание, — говорю я.
— На свидание с кем? — переспрашивает сбитая с толку Грейс.
Я показываю на Сес, сидящую у меня на шее:
— Сначала с ней, а уже потом с тобой. Определенно, с тобой потом.
— Круто, — говорит Грейс, улыбается и затаптывает ногой бычок. Она скрывается за дверью, а я думаю про себя, на хрен восемь, попытаюсь еще раз через семь.
