Я был совершенно согласен. Он рассуждал весьма здраво. Зачем же я пришел, если не присмотреться, сосредоточиться, прицелиться? Я услышал шум – слабый, монотонный, белый.
– Прежде чем приступить к проекту свитера, – сказал он, – спросите себя, какой тип рукава будет отвечать вашим запросам.
Нос у него был приплюснутый, кожа – цвета земляных орехов «Плантерз». Каково географическое происхождение этого вогнутого, как ложка, лица? Быть может, он меланезиец, полинезиец, индонезиец, непалец, суринамец, помесь голландца с китайцем? А может – собирательный образ? Сколько народу приходит сюда за диларом? Где находится Суринам? Как идет выполнение моего плана?
Я изучал усыпанную пальмами ткань его свободной рубашки, бадвайзерский рисунок, многократно повторенный на бермудах. Шорты были ему велики. Глаза полуприкрыты. Волосы длинные, всклокоченные. Он сидел развалясь, в позе застрявшего в аэропорту пассажира, давно отупевшего от затянувшегося ожидания, неумолчного гомона. Мне стало жаль Бабетту. Вот ее последняя надежда на утешение и спокойствие – этот вялый, усталый тип с всклокоченными волосами, превратившийся в обычного торговца наркотой, теряющий рассудок в вымершем мотеле.
Обрывки звуков, клочья, кружащиеся пятнышки. Преувеличенная реальность. Плотность, в то же время ставшая прозрачностью. Поверхности отражают свет. Вода барабанит по крыше сферическими, шаровидными частицами, каплями, которые разлетались брызгами. Все ближе к насилию, ближе к смерти.
– Возможно, домашнее животное, испытывающее стресс, нуждается в строгой диете, – сказал он.
Конечно, он не всегда был таким. Руководитель проекта, энергичный, напористый. Даже теперь в его лице и глазах виднелись чудом сохранившиеся следы былой предприимчивости, проницательности и незаурядного интеллекта. Он сунул руку в карман, вытащил пригоршню белых таблеток, бросил их себе в рот. Одни попали в цель, другие пролетели мимо. Блюдцевидные пилюли. Конец страху.
– Откуда вы родом, Вилли? Можно вас так называть?
Он задумался, пытаясь вспомнить. Мне хотелось, чтобы он почувствовал себя непринужденно, заговорил о себе, о диларе. Часть моего плана. А план мой таков: поворачивать голову и заглядывать в комнаты, сделать так, чтобы он почувствовал себя непринужденно, усыпить его бдительность, трижды пальнуть в брюхо, чтобы боль оказалась максимально эффективной, забрать дилар, свернуть на дорогу, идущую вдоль берега реки, закрыть дверь гаража и под дождем, в тумане, пойти пешком домой.
– Я не всегда был таким, как сейчас.
– Как раз об этом я и думал.
– Я занимался важным делом. Даже сам себе завидовал. Работы было буквально невпроворот. Смерть без страха – явление повседневное. С нею можно свыкнуться. Английский я выучил, когда смотрел американское телевидение. А сексом по-американски впервые занимался в Порт-о-Сэне, штат Техас. Всё, что говорили, оказалось правдой. Вот бы еще вспомнить.
– Вы хотите сказать, что мы не представляем себе смерть без страха. Но люди привыкнут к ней, примирятся с ее неизбежностью.
– Дилар не оправдал ожиданий, как мы ни старались. Но всё непременно образуется. Может, сейчас, а может, и никогда. Благодаря теплу вашей руки золотая фольга все-таки прилипнет к вощеной бумаге.
– То есть, по-вашему, в конце концов появится эффективное средство. Лекарство от страха.
– После чего усовершенствуется смерть. Станет более эффективной, продуктивной. Как раз этого и не понимают ученые, пытающиеся очистить свои рабочие халаты пятновыводителем «Вулайт». Впрочем, с нашей выгодной позиции на самой верхней трибуне стадиона «Метрополитен Каунти» лично я против смерти ничего не имею.
– Вы хотите сказать, что смерть приспосабливается? Что все наши попытки повлиять на нее напрасны?
Нечто подобное сказал однажды Марри. А кроме того, Марри сказал: «Но представьте себе прилив первобытной силы при виде поверженного в прах, истекающего кровью врага! Он умирает, вы остаетесь жить».
Все ближе к смерти, ближе к удару металлических снарядов о человеческую плоть, к приливу первобытных сил. Я смотрел, как Минк принимает новую порцию пилюль – швыряет их себе в лицо, сосет, словно леденцы, не сводя при этом глаз с мерцающего экрана. Волны, излучение, когерентные лучи. Я все видел по-новому.
– Только между нами, – сказал он. – Я ем эту дрянь, как конфеты.
– Я только что об этом думал.
– Сколько вы хотите купить?
– А сколько мне нужно?
– Я вижу, вы грузный белый мужчина лет пятидесяти. Это отражает ваши муки? Я вижу, вы – человек в сером пиджаке и светло-коричневых брюках. Ну, скажите, что я прав. Впрочем, в переводе, так сказать, с Фаренгейта на Цельсий, именно это вы и делаете.
Воцарилась тишина. Предметы засверкали. Приземистое кресло, обшарпанный туалетный столик, смятая постель. Кровать была на колесиках. Я подумал: вот она, сероватая фигура, ставшая источником моих мучений, вот человек, который отнял у меня жену. Катала ли она его по комнате, пока он сидел на кровати и глотал пилюли? А может, каждый лежал ничком на своем краю кровати и, опустив руку, отталкивался от пола? Может, кровать вертелась при любовных утехах, и над маленькими колесиками, вращающимися на шарнирах, вспенивались подушки с простынями? И вот теперь полюбуйтесь-ка на него: светится в темноте, скалит зубы в старческой ухмылке.
– Я едва забыл, – сказал он, – чем занимался в этой комнате до того, как оказался не у дел. Была одна женщина в лыжной маске, только имени ее сейчас не могу вспомнить. Благодаря сексу по-американски, смею вас заверить, я и выучил английский язык.
Воздух был насыщен сверхчувственной информацией. Все ближе к смерти, ближе к ясновидению. К разящему удару. Я сделал два шага вперед, к середине комнаты. У меня был превосходный план. Постепенно продвинуться вперед, завоевать его доверие, выхватить «Цумвальт», выпустить три пули ему в живот, чтобы боль во внутренних органах была максимально мучительной, стереть с оружия отпечатки, исписать зеркала и стены предсмертными откровениями человека, совершившего ритуальное самоубийство, забрать его запас дилара, незаметно вернуться к машине, выехать на скоростную магистраль, направиться на восток, к Блэксмиту, оставить машину Стовера в гараже Тридуэлла и под дождем, в тумане, пойти пешком домой.
Он сожрал новую порцию пилюль, высыпав половину на свои бадвайзерские шорты. Я продвинулся еще на шаг. По всему огнеупорному ковру были разбросаны треснувшие таблетки дилара. Раздавленные, растоптанные. Несколько таблеток Минк швырнул в экран. Телевизор был серебристый, отделан ореховым шпоном. Картинка непрерывно скакала.
– А теперь я беру металлический тюбик золотой краски, – сказал он. – При помощи мастихина и непахучего скипидара сгущаю краску на своей палитре.
Мне вспомнился рассказ Бабетты о побочных эффектах препарата. Я сказал, для проверки:
– Самолет падает!
Он посмотрел на меня, схватившись за подлокотники кресла, и в глазах у него появились первые признаки паники.
