Так вот она — причина зла. Это и есть Ликей… Методика раннего развития детей оказалась более страшным оружием, чем водородная бомба. Сколько нам ни дают основы этики — все это поверхностное… а это раннее развитие, это несомненное, наглядное превосходство над любым сверстником-неликеидом вызывает уже у подростков неуемную гордыню. Нас учат загонять ее вовнутрь, не демонстрировать, но гордыней проникнуто все учение Ликея, все его действия. А как должны реагировать люди на появление сверхлюдей, которые несомненно, во всех отношениях, их лучше? Кто-то озлобляется и пытается с нами воевать, безнадежно, самоубийственно, но в этом они видят единственный способ остаться людьми. Большинство просто молча соглашается и опускается духовно, даже не пытаясь как-то оспорить факт нашего превосходства — да и как его оспоришь… Но когда тебе заявляют безапелляционно, что вот есть какая-то грань в духовном развитии, которую тебе не перейти никогда, что ты всегда, как бы ни старался, будешь хуже ликеидов — пропадает всякое желание вообще к чему-то стремиться… ну у кого-то, как у моих родителей, не пропадает, но их усилия, по сути, смешны, им все равно не достичь ликейского уровня.
Вот это примерно то, что я понял тогда. И понял еще, что передо мной стоит выбор. Я учился по инерции, тем более, сам предмет учебы был для меня очень привлекательным… но в целом я уже тогда перестал быть ликеидом. Я перестал быть всегда счастливым и спокойным, я больше не медитировал — просто не мог, я обвинял себя, и я постоянно пытался заговорить с моими товарищами о том, что меня волновало… Я тогда еще носился с идеей, что мне удастся что-то кому-то доказать, что-то изменить — хотя я не знал практически, как.
Но увы все разговоры еще сильнее укрепили во мне ту же самую мысль: что-то неверно в самой идее Ликея, в нашей этике, в наших отношениях с людьми… Разговоры были бесплодными, меня просто не понимали. «Я не вижу никаких проблем», — вот лейтмотив того, что отвечали мне друзья. «По-моему, ты перенапрягся, тебе нужно отдохнуть», — за эту мысль они хватались особенно охотно. В конце концов я вышел на разговор с моим наставником — учителем риско, инструктором по медитации и психологом. У меня был довольно неплохой наставник, неглупый, я даже где-то восхищался им… он обучался риско в Японии, в лучших додзе, и в молодости воевал, был десантником, причем рассказывали о каких-то его фантастических подвигах, вроде того, что он как-то уговорил начальство не сбрасывать бомбу на партизанскую базу, пробрался туда с ребятами и захватил всех националистов живыми — из гуманных соображений, конечно. Для меня этот наставник был воплощением Ликея… у меня долго не получалось с ним поговорить, он все время был занят. Но конечно, он видел, что со мной творится нечто, что я не медитирую — я этого и не скрывал.
Мы встретились с ним в помещении для медитации, сели друг против друга, скрестив ноги, и он долго, молча смотрел, как бы сквозь меня… Потом он сказал:
— У тебя серьезный конфликт в подсознании…
— Да и в сознании тоже, — добавил я. Мне хотелось поговорить, объяснить, в чем дело…
— Это из-за той девушки, — полувопросительно сказал наставник. Он уже знал, что произошло, — Комплекс вины… Да, это трудно пережить.
Он поднял руки, и я почувствовал движение в моей ауре. Он работал с моим полем, делая, по-видимому, какое-то успокаивающее движение… Но мне вовсе не хотелось этого! Я хотел поговорить с ним! Меня даже задело это бесцеремонное вторжение в мое поле, я напрягся. Он сразу почувствовал сопротивление и уронил свои руки. Еще некоторое время вглядывался в поле вокруг меня.
— Дело не только в моей вине, — начал я, — Я понял основу, почему я стал таким… Это потому, что я ликеид.
Наставник посмотрел на меня прозрачными добрыми глазами.
— Положение довольно серьезно, Алекс, — он, кажется, совершенно не слышал моих слов, — Напряжение, агрессия… Ты не можешь медитировать. Это заколдованный круг, понимаешь? Чем меньше ты медитируешь, тем больше растет агрессия.
— Вы можете говорить, как человек? — спросил я, — Объясните мне, наконец, что происходит? Я хочу понять, своим сознанием, разумом, мозгом понять — почему ликейская этика оказывается такой порочной? Ведь я не нарушил этику, совершенно не нарушил… А человек умер.
Наставник пожал плечами — воплощенное спокойствие, хладнокровие, уверенность в себе.
— Ты не должен стремиться понять все разумом. Человеческий разум ограничен. Ты должен ощущать сердцем…
— Но я и тогда ощущал сердцем, а вот не ощутил же… может, у меня сердце такое эгоистичное.
— Сердце не ошибается, — мягко сказал наставник, — Твоя агрессия направлена против тебя самого, Алекс… Ты разрушаешь свой организм, аура уже затемнена. Ты в своей сути Бессмертный Дух, который не может ошибаться. Ошибается твоя смертная оболочка, ты должен научиться сосредоточивать сознание не в ней, а в Духе… это же азбука, ты должен это знать.
— Но скажите мне — ошибся я в данном случае? Это была ошибка моей оболочки?
Наставник некоторое время молчал.
— Однажды, когда я был молодым, — заговорил он, — и учился целительству у тибетского монаха, ко мне принесли ребенка с врожденным пороком сердца… Спросили, делать ли ему операцию, или я смогу вылечить его… У меня было много сил, я был уверен в себе и взялся лечить. Ребенок умер. В результате операции он, скорее всего, выжил бы. Я долго не мог восстановиться после этого… однако это было испытание, посланное мне для того, чтобы я понял — можно пережить свое несовершенство… Можно пережить и это, и двигаться дальше.
Говоря это, он снова мягко вошел в мою ауру. Зажег свечи, усыпил меня… когда я пришел в сознание, в комнате пахло сандалом, и душа моя была абсолютно спокойна. Я попрощался и вышел, умиротворенный, счастливый… я совершенно не понимал своего недавнего смятения. Только что я побывал в сияющем небе, более прекрасном, чем даже реальное, и любимый с детства голос говорил мне: выше голову! Ты достоин общения со мной! Ты прекрасен, ты ликеид! И все случившееся уплывало куда-то в далекое, полузабытое прошлое.
Но когда я вышел из здания, навстречу мне по дорожке шла молодая мулатка и везла в открытой коляске очаровательного черноглазого малыша, он был совсем крошечным, но уже сидел пряменько и гулил, и смеялся, махая ручонкой… И едва я увидел его, все наваждение мигом с меня слетело, и снова вернулись смятение, горечь, непонимание.
Таким мог быть и мой сын.
Двигаться дальше, говорил я с ожесточением… если бы дело было в этом, в моем несовершенстве! Я уже прошел этот урок, пусть не так жестоко — однажды я решил полихачить в воздухе и загубил машину без всякого смысла… Это я пережил. Были и более мелкие случаи, когда я позорился — наверное, у каждого они бывали.
Двигаться дальше — куда? В Космос? Ну хорошо, вот я слетаю на орбиту, может быть, даже на Луну или Марс… стану известным, знаменитым. Может, совершу что-нибудь выдающееся, какой-нибудь ремонт в открытом Космосе… Еще раз слетаю. Еще раз. Под старость сяду писать мемуары. Преподавать буду…
